Что у этих детей в голове?

“Что у этих детей в голове?”, “Что в голове у преподавателя?”, “Нет, дети так рисовать не могут”, — экспозиция харьковской студии Aza Nizi Maza, в которой работают совсем юные (6-13 лет) художники, вызвала неоднозначные отклики на ГогольFest’e. Некоторые зрители и критики даже посчитали выставку мистификацией — дескать, взрослый художник “косит” под детей. Но в родном для художников Харькове уже давно знают: это действительно дети. Просто им повезло.

Стаи черных птиц-самолетов под радугой, жар-птица, плачущая над отрубленной человеческой головой, совершенно босхианские черти — или смешные ушастые супермены, которым “опять мир спасать”, невероятной глазастости цветные портреты детей, тонконогие белые козочки, щедро украшенные цветами… Работы юных художников студии Aza Nizi Maza поразительны: парадоксальная детская фантазия, не изнасилованная взрослыми канонами, и вместе с тем взрослое мастерство исполнения. Взрослое по уровню — но юное по пластике, природной силе которой “художники со стажем” могут только завидовать.

Харьковские художники Николай и Мария Коломийцы создали не просто “детскую студию”, но настоящую школу, художники которой вполне могут тягаться со своими старшими собратьями. Здесь же, в  Aza Nizi Maza, учатся и дети Коломийцев: 11-летняя Настя, 8-летняя Даша и 5-летняя Варя.

Мы разговариваем с художниками вскоре после завершения их первой экспозиции на ГогольFest’е, где их выставка соседствовала с залом перформеров с представлением “18+”.

Иванна Скиба-Якубова: Что, действительно работы детей считали мистификацией?

Маша Коломиец: Ну да, зритель часто оказывается не готов к тому, что человек, который настолько младше его, может создавать сильные по воздействию работы. Одна из задач наших выставок — убрать ореол детскости. Хочется, чтобы это искусство воспринималось без привязки к возрасту. Чтобы взрослые перестали трагически покачивать головами “что у этих детей в голове?”. Чтобы перестали сравнивать со взрослыми. Ребенок равен себе.

И. С.-Я.: И всё-таки: с одной стороны, все эти работы — абсолютно индивидуальны, с детской пластикой, у каждого ребенка своей, но при этом в каждой выставке в совокупности очень сквозит “рука Коломийца”, мне иногда даже кажется, что вы рисуете детьми, как красками.

Николай Коломиец: Ох, это постоянный моральный выбор. Вмешиваться в работу детей нужно с предельной осторожностью. Они обладают той пластикой, о которой мечтал поздний Пикассо. Или Клее. Их нужно подбадривать, хвалить, вдохновлять, а если приходится направлять, то делать это нужно показывая множество вариантов решения задачи. Его нужно подводить к той сложности, о которой он в силу возраста и малого опыта еще просто не подозревал. И вот тут нужен совет преподавателя, его творческий опыт, чтобы помочь ребёнку пройти по выбранному пути. Ты ведёшь его как проводник и в процессе этого путешествия ребёнок внезапно восторженно осознаёт: “о, это же легко!”. А еще — бороться с клише, которые он уже успел где-то впитать, уводить в сторону пластической и смысловой сложности.

Например, ребенок рисует лицо так, как его учили этому в школе: он рисует овал и чертит на нём крест. Ему уже где-то внушили, что так надо, и тут я разыгрываю испуг и спрашиваю: “Петя! Я боюсь! Зачем ты мальчику на лице крест нарисовал?!”

Все дети падки на клише. Если все в классе нарисовали нос в виде двух точек, а один — в виде треугольника, учительница похвалит его и скажет, что нос-треугольник, конечно же, лучше (правдоподобнее!) носа-точек, и завтра абсолютно весь класс начинает рисовать треугольные носы. Так вот наша задача — бороться с носом-треугольником.

Опасность тут в том, что любая подсказка порождает новое клише. Поэтому нужно усложнить восприятие, показать, что разных клише может быть бесконечное множество.

Чтобы выбить укоренившееся, нужно постоянно предлагать множество решений, втягивать ребёнка в эту игру поиска новых выразительных решений, ставить привычный взгляд с ног на голову, не бояться случайностей во время работы, использовать их, как возможность обострить пластику и сделать более выразительным смысловое наполнение.

Ребенку нужно дать не готовую ситуацию, а возможность многообразия. Довести возможности до 360 градусов. Важен любой выбранный ребенком поворот, а ты ведь  проводник. И вот эта роль, проводника, она всё время ставит тебя перед моральным выбором. Преподаватель должен понимать, что он работает с сознанием маленького человека, с тем, что называют душой.

Вот ребенок нарисовал картину, и на мой вкус работа полностью состоялась, но он хочет продолжать. Но, если продолжить, то можно потерять то волшебство, которое уже состоялось.  Я говорю — слушай, давай продолжим, но через две недели, пусть полежит. Важный вопрос — на каком этапе прекратить?

[BMo_scrollGallery id=22 sG_thumbPosition=bottom sG_images=1 duration=slow gallery_width=600 gallery_height=400 thumbs_width=100 thumbs_height=100 sG_caption=1 sG_start=1 sG_loop=1 sG_loopThumbs=1 sG_clickable=1 sG_opacity=40 sG_area=200 sG_scrollSpeed=2 sG_autoScroll=0 sG_aS_stopOnOver=1 sG_diashowDelay=0 sG_followImages=1 sG_responsive=1 ]
Как Петя рисовал портрет. Work in progress

И. С.-Я.: А тебе не кажется, что ты совершаешь ошибку, когда останавливаешь ребенка перед новыми поворотами?

М. К.: Кажется, конечно, все время терзают сомнения. Изобразительное искусство — это же инструмент речи, а значит — инструмент выражения личности. Очень опасно — “наступить на горло”. Ведь искусство интересно только тогда, когда человек говорит от своего имени.

Но иногда сложно удержаться  от “детали на вырост”, которая тебе кажется и композиционно, и смыслово уместной в том или ином месте. Как-нибудь преподнесёшь её ребёнку. Так, что бы она просто нравилась, а взрослый считывает что-то другое. Однажды эта деталь выстрелит, ребенок поймет. Это, конечно, немножко запретный приём, манипуляция, но приходится принимать такие решения морально-этического плана, не зная, как это сыграет в будущем.

И. С.-Я.: Никогда не бывает желания “запретить”, сказать — “этого не рисуй!”?

Н. К.: Вот тебе история. Девочка, 7 лет, нарисовала птицу. В композиции осталось явно пустое место. Я предлагаю подумать, что бы там могло быть, и отхожу. Через некоторое время под птицей на картине появляется отрубленная человеческая голова. У нее из уголков рта течет красная кровь, белки глаз выразительно красные. А птица плачет над этой отрубленной головой ярко-голубыми слезами. Я говорю: “Это ты круто, конечно, нарисовала, но мама увидит — и нам с тобою задаст”.

Приходит мама, естественно пугается, изумляется, а потом предполагает, что это скорее всего подсмотренная ребенком сцена из сериала, который дома смотрят родители. Ребенку же потом говорят, что лучше такую страшную картину не стоит продолжать. Что делать? Сюжет наметился сильный и выразительный, жалко не довести. Пришлось звать на помощь Дашу (средняя дочь Коломийцев, 7 лет, — ред.), Даша доделывает композиционные формальности, проставляет акценты, картина состоялась. Работу представляли в двойном авторстве.

И вот все составляющие искусства тут налицо. Искусство должно вызывать душевное потрясение? — Эта картина абсолютно точно вызывает.

На ГогольFest’е меня упрекали: “7-летняя девочка нарисовала ТАКОЕ — и ты её похвалил?!”

Многие сторонние наблюдатели сразу впадают в драму “о боже, что с ребенком, что там у него в душе и в голове!” , так вот, как раз у этого ребенка замечательная светлая голова и совершенно здоровая крепкая психика и она растет в прекрасной семье. Просто она увидела и так срезонировала. У неё греческое сознание, она любит трагедийность и театральный жест.

[BMo_scrollGallery id=21 sG_thumbPosition=bottom sG_images=1 duration=slow gallery_width=600 gallery_height=400 thumbs_width=100 thumbs_height=100 sG_caption=1 sG_start=1 sG_loop=1 sG_loopThumbs=1 sG_clickable=1 sG_opacity=40 sG_area=200 sG_scrollSpeed=2 sG_autoScroll=0 sG_aS_stopOnOver=1 sG_diashowDelay=0 sG_followImages=1 sG_responsive=1 ]
Работы студии Aza Nizi Maza, Харьков

Дети вообще часто рисуют с подчеркнутой театральностью. Рисуют композицию и возникает пронзительный образ. Вот человек бросил букет цветов в лужу — брызги летят во все стороны. Цветы и грязь… вот этому у  них нужно учиться. Я иногда пытаюсь это присвоить себе, но у меня не получается. Я не могу сделать откат к такой великолепной случайности повествования, достичь такой подлинности пластики.

У детей есть что-то  готическое в том, как они ведут линию, вспоминается Кранах, Альтдорфер. Другие законы водят рукой ребенка. А моей рукой водит знание анатомии, перспективы и прочих оков  — уже не могу так легко и неожиданно изломать форму.

Получаются ли в итоге “маленькие коломийцы”? Это отчасти правда, к сожалению. Учебный процесс строится на приёмах. Но приёмы-то мои, мой технический, пластический, композиционный опыт. Но этих приёмов должно быть множество, ты должен предлагать ребенку полноту языка.

А еще учить доверяться случайностям как способу добиться неожиданной выразительности.

Это касается не только пластики, но и смысловых решений. Сейчас у нас появился новый инструмент придумывания дальнейшего развития сюжета. Для маленьких детей, до 10-ти лет, суперсмыслообразующий элемент — это стихи. Им так интересно, какое же слово неожиданно пририфмуется к другому слову. С помощью коллективного сочинения стихов процесс придумывания сюжета превращается в удивительное смысловое приключение с неожиданными сюжетными поворотами. Следующая наша выставка будет наполнена стихами.

Например, благодаря стихам избыточная героика перерастает в иронию. Вот мальчик героизирует Железного Человека, он хочет рисовать только его, он его кумир. Мы начинаем сочинять стихи, и супергерой становится ржавым, с погнутой рукой, с искрами из пятки. Или другой мальчик на полном серьёзе рисует себя в квадратном мире Майн Крафта, он угорает от этой игры, вся пластика его картины списана оттуда. Мы начинаем сочинять  и у нас получается другой взгляд на ситуацию, что-то вроде “…И стою я, как дурак, всё вокруг квадратно, даже собственный кулак видеть неприятно”. Ребенок сам это сочинил, он уже смеётся, а значит — он переосмысливает.

И. С.-Я.: Есть ли какие-то правила, каких детей вы берете в студию, а каких нет?

Н. К.: Единственное правило, его сначала не было, — это дети старше 6-ти лет. Мне важно, чтобы с ребенком можно было говорить. На равных. Другого фильтра нет. Есть дети, которые плохо рисуют, но по сущности своей — художники. А есть наоборот. Так кому отказать? Степень одаренности не важна вообще. Бывает так, что ребенок приходит, он слабенький, а через какое-то время происходит чудо, и он включается, удивляется плодам рук своих и начинает очень серьёзно работать. Иногда у “слабенького” ребёнка проявляется уникальная пластика, граничащая с гениальностью.

Вот, к примеру, есть у нас один мальчик, из тех, кого в студиях рисования обычно называют “слабенькими”, так вот он садится и рисует чуть ли не под линейку “египетских” солдат, плоских, с повернутыми в профиль головами, и у них малюсенькие пистолетики, и каждый держит этот пистолетик совершенно по-своему. Да на такой технике можно же целый период построить! Какой-нибудь Бюффе ему бы бесконечно завидовал. Такие рисунки прекрасны в своей топорности.

Какие-то дети сами обладают потрясающей силой высказывания, другим нужно предложить путь, некоторые удивительно имитируют, воспроизводят схемы в мельчайших деталях. Это тоже своего рода одаренность. Но, даже если ребенок может только ставить точки — хороший преподаватель должен так организовать процесс работы, что бы ребёнок составил точки во что-то очень красивое. Хотя это, конечно, в какой-то мере жонгляж.

Сейчас удивительное поколение 8-9 летних, они потрясающе талантливы. Вообще есть мнение, что в культуре всплески приходятся на конец 20-х годов столетия, вот как раз у этого поколения — хороший шанс.

И. С.-Я.: А бывает, что дети или родители недовольны вашей работой?

Н. К.: Детям нравится присутствовать у нас на занятиях, потому что у нас интересно. (И правда, сложно представить ребенка, который не придет в восторг от возможности плескать краску на холст прямо из банки, не быть связанным “суперважными” установками типа “не запачкай! не пролей” — ред.) Здесь можно всё.

Я не Учу. Лучшее, что я могу сделать для искусства, — это как раз не Учить. Учёба изобразительному искусству большей частью подавляет самые важные творческие процессы. Тут надо чувствовать грань  Но где эта грань?

И. С.-Я.: Окей, ты вот говоришь — “не учить”, не даешь догматов типа “сначала нарисуй на лице крестик”, даешь детям полную свободу, но ведь многие считают, что любой художник-авангардист прежде чем найти собственную манеру выражения, должен освоить академические основы. Разве академическая школа не нужна?

Н. К.: Академическая школа не нужна хотя бы в силу своей краткосрочности в истории искусств. Академизму всего ничего лет, вся история искусства прошла без него. В любимом мною наивном искусстве или аутсайдер-арте таких систем нет вообще.

В преподавании важно снимать с искусства шелуху измов. Есть законы гармонизации пространства. Всё может быть уравновешено в пространстве холста. А всё другое – только стилистические приёмы.

И если уж учить, то учить именно гармонизации пространства. Объяснять 7-летней Маше, что к этой линии нужно дорисовать какой-то элемент для гармонизации конкретной пластической ситуации, а уж какой элемент — пусть ищет сама. Так, чтобы было увлекательно для глаза зрителя.

Я могу подсказать, что к вот этому вот темному пятну нужен какой-нибудь светлый центр и почему, а уж что станет этим светлым центром — ребенок отыщет сам, он сам определит, как разыграются роли внутри холста. Я могу только поделиться своим опытом гармонизации пластической ситуации.

Есть у меня еще один грешок: иногда я стремлюсь упростить ребенку задачу, которую он сам перед собой поставил. И дело даже не в моей собственной усталости (постоянная работа с большим количеством детей требует гигантской отдачи, постоянной включенности, дети двигаются — и физически, и ментально, — быстрее, чем взрослые), а в том, что иногда всё же гуманнее по отношению к ребёнку убедить его воспользоваться знакомым ему приёмом, который он уже отработал, чем изнурять его всё новыми и новыми поворотами.

И. С.-Я.: Давайте поговорим о скучном. О монетизации. Можно ли тем, что вы делаете, по-настоящему заработать?

М. К.: У монетизации в нашем деле есть предел и он очень явный. Нельзя до бесконечности увеличивать количество детей. Нельзя поднимать стоимость уроков — художественное развитие детей не должно становиться наказанием для родителей.

Маша, 8 лет. Портрет с синими губами.

Не так давно мы начали печатать сумки с детскими рисунками. Но это тоже не столько монетизация, сколько желание вывести работы, так сказать, “в мир” и порадовать ребёнка тем, что его работа нужна, востребована. Их за годы накопилось великое множество, что с ними делать? Очень хочется, чтобы их видели. Для этого выставки, в первую очередь.

Как я уже говорила, мы хотим изломить стереотип восприятия, чтобы люди перестали делить искусство на “взрослое” и “детское”, чтобы живопись, которую творят дети, — была интересна не только мамам и детским психологам, а была интересна в принципе для всех как полноценное искусство. Мы мечтаем донести до восприятия зрителя, что вот это искусство, созданное руками детей, совершенно равнозначно взрослому современному искусству, и оно ничуть не менее (если не более) живое, актуальное, работающее.

Искусство — оно ведь должно удивлять, должно быть неожиданным. Это совершенно другой ракурс, другая точка зрения на мир, на события, на людей. Великие художники начала 20-го века пытались присвоить детскую пластику, детские инструменты выразительности, этот процесс в какой-то степени обновил искусство. И, может быть, пора взрослым в 21 веке уже понять, что дети сами способны обновить искусство.