Искусство в оккупации

6 апреля 2014 года было захвачено здание Донецкого областного совета. С этого момента начинается история т. н. «Донецкой Народной Республики». Однако есть и другая дата – 6 декабря 2005 года, когда некто создал городскую организацию «Донецкая Республика», начав сбор подписей за независимость Донбасса. И та, и другая версии будут неполными, если мы не вспомним еще и об исторической Новороссии – регионе Северного Причерноморья, захваченном Российской империей в XVIII веке. Пожалуй, искать корни во многом уникальной ситуации, в которой оказался Донбасс, следует комплексно.

Новая мифология псевдореспублик набирает обороты, с новыми иконами и принципами. И как бы нам не хотелось верить, что все «вот-вот» рассосется, пришло время подводить итоги того, чем стала эта территория, в частности, для искусства.

Выставка “Ода родному городу”, Донецк, 2015. www.old.dnr-online.ru

Первое свойство этой территории, которое напрашивается само собой – это  изоляция. Не только внешняя, обусловленная объективными военными действиями и оккупацией, но и внутренняя, обусловленная историческими культурными особенностями. С каждым днем эти различия становятся все ощутимей, создавая все большую ментальную пропасть между нынешним оккупированным Донбассом и остальной Украиной. Еще одно слово, характеризующее территорию АТО – это военизация во всех ее самых мрачных воплощениях.

На этих трех «китах» – изоляции, оккупации и военизации – и зиждется существование псевдореспублик.

Скопировав поначалу форму майданного протеста, «русская весна» обещала превратить территории Донбасса в территории свободы – в публичное пространство, наполненное активными элементами общества.

Казалось бы, о таком только и могли мечтать донбасские культурные деятели! Но все произошло с точностью до наоборот. «Съев» декларируемую свободу как наживку, некоторая часть жителей региона принялась собственноручно уничтожать те небольшие островки общественной жизни, которые успели оставить инициативные дончане – не только пространство «Изоляции», но и все публичные места, которые были или могли бы стать полем формирования активного общества. Вместо этого публичные места опустели или превратились в пространства отнятия свободы.

Активные члены общества оказались перед насущным вопросом самоидентификации. Именно этот вопрос и предопределил их дальнейший путь. Оказавшись в жизнеопасной зависимости от политического режима, многие культурные деятели, ассоциировавшие себя с украинским гражданским обществом, вынуждены были покинуть оккупированную территорию. Тогда как другие, вообразив себя «новороссами», содействовали иконизации «новоросских» мифов, превратив художественную практику в пропаганду квазисоветских идеалов.

В результате культурная ситуация на территории воображаемых республик деградировала, лишив искусство практически всех его функций. Тогда как публичное пространство как место свободного выражения, в том числе художественных идей, – разрушилось. Под военную цензуру попали все способы самовыражения. «Одна мысль на всех» свела на нет те десятилетние усилия, которые прилагали активные дончане ради культурного развития Донбасса.

Печальная история фонда «Изоляция» стала симптоматичной. Уничтожив артефакты и даже личные вещи сотрудников фонда, боевики взорвали инсталляцию «Преобразись!» Паскаля Мартина Таю, превратив процесс «добычи металлолома» в дикий перформанс.

Уничтожению подверглись не только те произведения, которые несли культурные смыслы, но и те, которые, отражали силу Донбасса, и только самой своей формой были непонятны вандалам. Именно раздражение от собственного непонимания и вызвало желание уничтожать.

Этим, наверное, объясняется и сожжение книги Бориса Михайлова с серией фотографий «История болезни». Ведь, не имея способности к отстраненному наблюдению, боевики восприняли изображения городских люмпенов как личное оскорбление.

Оказавшись в руках вандалов, культурная ситуация Донбасса превратилась в сюрреалистическое действо. Пока в застенках фонда пытали людей, новообразованный «Комитет Народного Совета по образованию, науке и культуре» работал над культурными законопроектами. А в так называемой культурной жизни региона вперемешку со взрывами сообщалось о гастрольных турах местных театров по городам  России.

Оказывая некую поддержку культуре донбасских «республик», российский министр культуры Владимир Мединский, правда, тут же оговорился, что российским зрителям не стоит обольщаться, ведь уровень театров «ДНР» и «ЛНР» намного ниже местных. Поэтому правильно будет представлять свой поход на спектакль как «гуманитарную помощь». Говоря же о местном, “республиканском” арт-рынке, резонно отметить, что наибольшим спросом здесь пользуется работа пропагандистов, которые возводят лидеров боевиков в ранг небожителей, а саму войну – в священный джихад.

«Преемственность» советской истории, к примеру, продемонстрировала «республиканская» прокуратура, выставив в своем помещении филигранное изображение двуглавой птицы авторства местного художника, очевидно, идентифицировавшего себя как представителя «Новороссии».

Однако именно в копировании российской государственной символики нельзя не признать и некую художественную стратегию. Ведь переходя таким образом в пространство символического отождествления с Россией, подобные работы были призваны компенсировать неудачу самого проекта «Новороссия». А возможно даже послужить чудодейственным ритуалом, который неким образом должен был ускорить физическое приближение территорий «республик» к вожделенному присоединению к империи.

Каким же образом на оккупированных территориях может быть выражена альтернативная точка зрения? Ведь если Майдан превратил городское пространство в место активного выражения идей, то псевдореспублики лишили городское пространство любой возможности стать таковым.

Следуя логике оккупированных территорий, современное искусство должно либо мигрировать либо уйти в подполье.

Ярким примером первого способа выживания является не только «Изоляция», но и множество художников, которые предпочли говорить о войне из соседнего Харькова или Киева. Так, пока «Изоляция» проводила информационную работу за рубежом, ЕрмиловЦентр открыл проект «Оккупированные искусством», где Александр Гребенюк, в мирное время превративший стены Донецка в добрую сказку, показывал «Одиноких матерей».

Фрагмент экспозиции «Оккупированные искусством», ЕрмиловЦентр, 2014

Работы же других художников можно охарактеризовать словами палестинского автора Слимана Мансура как «мечты о том, какой бы стала жизнь без оккупации». Или же как воспоминания об относительно спокойном детстве и последовавшей горькой утрате малой родины. Не менее важной темой, подсказанной Алевтиной Кахидзе, может стать и состояние ужасающего безразличия местных жителей, переживших военные действия.

Одним словом, самой востребованной художественной практикой стала передача личного опыта художников. Удовлетворяя информационный и, возможно, эмоциональный запрос стран Европы, художники в первую очередь стремятся передать живые истории, которые служат отчасти психотерапией, а отчасти – призывом к помощи.

Именно такую стратегию выбрала Алевтина Кахидзе, которая представляет телефонные разговоры с матерью, живущей в Ждановке, в качестве художественного высказывания. На основе ее историй, осенью 2015 года в церкви святой Гертруды города Кельна состоялась читка документальной пьесы, поставленой Георгом Блокусом. Художница анализирует реакцию людей, ставших заложниками непризнанных республик: кто-то под обстрелами переживает непреходящий шок, а кто-то, свыкнувшись с сюрреалистичным кошмаром, впадает в состояние прострации, когда собственная жизнь превращается в рутину перебежек под обстрелами – от подвала к огороду.

Алевтина Кахидзе, В Ждановке, 2014

В попытках быть украинкой в России «после агрессии», Кахидзе представила на Московской биеннале проект Программа всех времён. Раздвоившись на разные личности – художницу и журналистку «Новостей», – Алевтина призвала присутствующих смотреть на события прямо и называть войну войной. Таким образом, переведя шизофреническое состояние в плоскость художественного высказывания, она создала ситуацию, когда стало возможным новое восприятие войны российским зрителем.

Благодаря авторам и куратору «Одиссея Донбасс» осенью 2015 года состоялся еще один художественный проект, который обращает внимание на очень личное, человеческое измерение опыта войны. Пытаясь нарисовать карту покинутых родных мест, участники проекта – обычные переселенцы Донбасса – восстанавливали в своем сознании то самое значимое публичное пространство, разрушенное войной.

Из проекта «Одиссея Донбасс», CSM, 2015

Ярким примером искусства как личной психотерапии стала история донецкого «Бэнкси» Сергея Захарова, который продолжает фиксировать в своих рисунках и книге воспоминания о жестокости войны. Захаров интересен тем, что смог объединить художественную форму и гражданский протест, а именно – создать уличные работы, которые самим своим появлением вернули пространству публичность. Ведь не зависимо от того, сколько людей успело увидеть эти карикатуры (и даже сколько из них согласилось с увиденным!), благодаря фотодокументации работы сразу превратились в символы сопротивления и благодаря медиа моментально распространились по всей стране. Сама история Захарова – о том, как поступок художника стал равен поступку гражданина.

Обычный дизайнер в довоенное время, Сергей ситуативно превратился в подпольного художника-маргинала, который решил «высказать» свою позицию языком уличного искусства. Появление на улицах Донецка «гражданского» стрит-арта стало настоящим событием. Ведь в отсутствие закрытого выставочного пространства (да и его ненадобности), улица – это чуть ли не единственное место встречи художника и зрителя, а язык стрит-арта и карикатуры понятен даже ребенку.

Инсталляция Сергея Захарова, Донецк, 2014. www.svoboda.org

Популярным стал язык символов и мемов. «Захватив» российский павильон Венецианской биеннале, украинские художники и активисты проекта #onvacation продемонстрировали зрителям значение фразы «зеленые человечки». А Сергей Захаров на европейских выставочных площадках разваливал «Карточный домик», изымая единственную карту Путина-Джокера, чем показывал зрителям настоящую подоплеку и структуру псевдореспублик.

Сегодня можно условно говорить о трёх типах реакции украинского искусства на военную оккупацию Донбасса – в зависимости от того, побеждает ли в авторе художник или гражданин.

Обобщая первый тип, мы найдем этого художника в зоне АТО, держащего в руках карандаш, фото- или видеокамеру. Он/она специально едет на фронт, чтобы задокументировать ситуацию. Так, как это сделал Леонид Кантер, чей фильм «Добровольці Божої чоти» с прошлого года колесит по Европе и США.

Пример второго типа художника для меня воплотился в Ростиславе Котерлине. Художник из западной Украины переживает ситуацию на востоке страны очень остро, но находит себя более полезным в художественной деятельности, нежели в полевой.

Воплощением же третьего типа художника, наиболее отдаленного от буквальной гражданской позиции в творчестве, может быть Тиберий Сильваши. Родившись в послевоенный период прошлого века, он уверен, что не всякий художник может быть активным гражданином. Кто-то должен занять позицию наблюдателя и философа, передающего следующим поколениям взгляд «со стороны».

Однако кто бы не победил в художнике, абсолютно все без исключения авторы, с которыми мне доводилось общаться, признавались, что на момент начала войны прекратили работать в мастерской и взяли творческую паузу. И только значительно позже каждый из них решал – продолжать создавать собственные миры или бороться за мир реальный.

Подытоживая ситуацию искусства в оккупации, напрашивается очевидный вопрос: а возможно ли оно в принципе – искусство без свободы? Искусство на территории войны? Опыт Сергея Захарова подсказывает, что на оккупированной территории правила диктует война, любая рефлексия и художественное высказывание вытесняются в подполье. Стремление вернуть советское прошлое и укрепить российскую оккупацию стало идеологическим стержнем войны. Собственно, он и направляет усилия художников, оставшихся на этой территории, в русло пропаганды.

Донбасские же художники, которые работают в эмиграции, решают не только художественные, но и терапевтические задачи. Следуя терапевтической цели, “запечатывая” боль на бумаге, дончане возвращают родное пространство в светлые уголки своей памяти. Именно так – возрождая публичное пространство в картах, полотнах, перформансах, художники могут отвернуть взгляд зрителя от черной дыры. Чтобы когда-нибудь, возможно, вернуться к естественному художественному развитию региона.

Текст Олени Єгорушкіної – переможець ІV Мистецтвознавчого конкурсу й публікується в рамках співпраці зі Stedley Art Foundation.