Петр Павленский: «Если жизнь в подчинении становится невыносимой, надо сжечь все нахрен»

Нельзя быть счастливым, если тебя ежедневно превращают в объект подчинения, уверен российский акционист Петр Павленский. Своими резонансными акциями художник хочет донести, что подобная жизнь невыносима, и только отстаивая собственную субъектность и работая в диалоге с обществом человек может по-настоящему жить. Этой мыслью он поделился во время визита в Одессу. Павленский выступил в Impact Hub Odessa с лекцией «О потреблении человека», в которой говорил о том, как власти в попытке ликвидировать неугодных действуют на пользу политическому искусству.

Петр Павленский – одна из ключевых фигур в мире современного российского искусства. Художник прославился своими политическими акциями, некоторые из которых стали основанием для назначения ему судебно-психиатрических экспертиз, а также возбуждения в отношении акциониста уголовных и административных дел.

Модерировал встречу в Одессе художник Александр Ройтбурд, он назвал Павленского объектом своего уважения и поклонения. Впрочем, обсуждение после лекции продлилось недолго – мероприятие сорвал пьяный мужчина (по информации Hub’а, им оказался известный украинский блогер, приятель выступающего Владимир Нестеренко), он начал драку, в результате которой один из охранников получил повреждение руки. Второй охранник Impact Hub Odessa позже ночью скончался от сердечного приступа.

KORYDOR побывал на лекции Павленского и записал основные тезисы выступления акциониста.

Фото: Станислав Кинка. Городской интернет-журнал ForshMag

Я хотел бы поговорить сегодня о потреблении человека. О потреблении человека бюрократическим аппаратом, государством. О потреблении человека человеком. И о том, как можно стать костью в горле бюрократа.

Безусловно, бюрократический аппарат был придуман человеком для своего удобства. Но, к сожалению, получилось так, что человек стал кормом для ежеквартальной статистики этого аппарата. Его слуги – полицейские, судьи, адвокаты, секретари, школьные учителя, чиновники – ежедневно несут корм на алтарь. Кормят его человеческим жизнями. Тюрьма является важной частью этой системы. Но она работает больше в семантическом значении – в связке «свобода и несвобода». СМИ сделали из тюрьмы пугало – она существует, чтобы пугать людей – и неразрывно связали с понятием страдание. Несложно догадаться, у кого есть возможность распоряжаться этим страданием – у тех, кто находится у власти. Цель работы бюрократического аппарата заключается в том, чтобы подчинить человека регламенту повседневности. Заставить человека находиться в диапазоне допустимых колебаний – это рамки того, что можно и того, что нельзя.

Но пока человек находится в диапазоне, он работает на утверждение регламента повседневности. На то, чтобы оставаться в этом диапазоне допустимых колебаний – студент учится, мать нянчится, рабочий работает, художник лепит, мастерит, рисует, и вместе с ним бюрократ торжествует. Вместе с ним торжествует регламент повседневности, ведь каждый надежно упакован и на своем месте. Каждый находится в той форме, которую ему задали и которую он принял, он ни на шаг не выходит за ту границу, которую ему определили.

Неважно, восьми или двенадцатичасовой рабочий день, важно, что в сутках только 24 часа. И каждый день свое берет сон. Простая калькуляция позволяет подсчитать, кому на деле принадлежит время. Весь товарный фетишизм – это ежедневные бесконечные вереницы инъекций, которые притупляют чувство боли на пути к больничным коридорам и могильной дыре. Это и есть действительное расходование человека, временной ресурс – тот единственный исчисляемый ресурс, который есть у человека, и который день за днем забирает государство. Потому что для государства человек – всего лишь биологический материал.

Возникает вопрос, что делать. Я думаю, его стоит переформулировать, и это принципиально важно. Нужно думать о том, что может сделать каждый человек, независимо от профессии, находясь в конкретной ситуации и на конкретном месте. Я решил, что поскольку я художник, достаточно поджигать – и поджег дверь федеральной службы безопасности. Это вопрос средств. У любого аппарата власти их очень много – финансовые, силовые, административные. У меня ничего подобного нет, я выбираю те ресурсы, которые доступны мне. У меня есть иголка и нитки, их несложно достать. Есть колючая проволока – товар шаговой доступности. Есть гвоздь. Никакой проблемы нет в том, чтобы купить гвозди. Есть автомобильные покрышки. Есть нож. Для того, чтобы что-то противопоставлять власти, по крайней мере нужно иметь голос – самое меньшее из того, что может взять и получить человек, что от него неотъемлемо.

Когда человек начинает отстаивать себя как субъект, он перестает быть безвольным объектом подчинения. И рано или поздно происходит встреча с бюрократом, тут вопрос самый главный – как стать костью в его горле. Я могу сказать, что художник не относится к возбуждению административных и уголовных дел в отношении себя как к проблеме. Он относится к ним как к началу процесса по утверждению границ и форм политического искусства. Этот процесс – борьба за именование. Аппараты и инструменты власти – полиция, психиатрия, СМИ, религия – которыми она пытается влиять на общественное мнение, управлять, попросту пожирать людей, начинают бороться за то, чтобы называть освободительное действие преступлением. Если говорить об акции «Угроза», то да, здесь преступление по конкретной статье. Но медицина тем же самым занимается. В документе из уголовного дела (который оформили в медицинском учреждении – прим. ред) по акции «Фиксация» написано: «Был доставлен с направительным диагнозом: «Инородное тело в мошонке – суицид». Врачи именуют это суицидом. Но суицид —психиатрический диагноз, который требует помещения в психиатрическую больницу.

Цель власти в этой борьбе за именование – это банальная ликвидация и нейтрализация. На этом строятся акции. Когда любая из них начинает осуществляться, представители власти втягиваются только за счет того, что обязаны ликвидировать. Но если художник не позволяет себе относится к возбуждению уголовных или административных дел как к проблеме – открываются большие перспективы. Можно заставить власть работать на искусство. Бюрократический аппарат может создавать прецеденты политического искусства, работать на опровержение нарратива власти, на разрушение декораций, за которыми она скрывает механику уничтожения – первый случай, когда я с этим столкнулся, выпал на 2013 год, момент, когда я проходил по уголовному делу после «Фиксации».

Следующее дело – после акции «Свобода», когда следователь вызывал меня на допрос, я просто положил в карман диктофон. Всего было три встречи, результатом которых стал хороший текст – «Диалоги об искусстве» – демонстрирующий столкновение двух мировоззрений: того, что стремится подчиняться бюрократическому аппарату и подчинять ему других – следователя. И моего, которым я делюсь здесь с вами – которое пытается найти способ освободиться от тех условий, что делают существование человека похожим на существование скотины. Пусть, может быть, и очень хорошо откормленной скотины.

В рамках этого процесса по утверждению границ и форм политического искусства произошла довольно интересная ситуация, следователь (другой, тот, о котором я сейчас говорил, уволился и потом на первом заседании попросил судью разрешить ему защищать меня по тому же делу, которое он возбуждал, в качестве адвоката) решил начать вести себя так, как будто он журналист. Начал хвастаться мне, что опросил все социальные слои и понял – все однозначно против меня, моих акций и политического искусства. Среди опрошенных были рабочий, менеджер, водитель, уборщица, школьный учитель, пенсионер и даже художник-реставратор. Но исследование следователя было неполным, он почему-то забыл опросить проституток – которых по каким-то причинам исключил из общества. Я решил восполнить этот пробел и пригласил проституток как свидетелей защиты. Они посмотрели акцию по интернету и высказали свою точку зрения. Я огорчился, думал, они будут более благожелательны ко мне, но они были так же плохо настроены, как и все стальные.

Стало ясно совершенно другое – искусственность различий между социальными слоями. Риторика проституток, школьных учителей, менеджеров, прокуроров и судей одинаковая, у них одинаковый способ мышления, а общественный разлом происходит в другом месте – это вопрос столкновения между культурными моделями.

Не менее важным прецедентом политического искусства стал момент, когда ФСБ на Лубянке сама себя заколотила железным листом. Этим они сделали хорошее высказывание – показали, что могут сделать с любой территорией, которая находится в их ведомстве: ликвидируют то, что на ней происходит и загораживают железным занавесом. Что происходило десятилетиями в Советском Союзе, сейчас эта структура находится у власти и понятно, к чему хочет привести Россию. Конечно, ФСБ отличилось. Они переквалифицировали уголовное дело со статьи про вандализм на статью об уничтожении памятников культуры. Интересный момент – ФСБ объявила себя памятником культуры на основании того, что в годы репрессий в здании находились под арестом выдающиеся государственные и общественные деятели, представители науки и культуры. Вот этим весь процесс и завершился. Через месяц я уже вышел на свободу из зала суда – они это сделали, сказали, что на основании уничтожения памятников культуры можно объявить памятником себя.