Слабость

Есть много стадий отрицания такой страшной вещи, как неготовность нашей страны к войне. Начиная с самой простой – «они сдали Крым». «Надо было просто приказать – и наша могучая армия смела бы жалких рашистских ублюдков в море». Дальше не намного сложней: «Почему не подавили ДНР и ЛНР в зародыше?» «Почему не перекрыли границу с Россией сразу же?» «Почему не перекрыли границу с Россией потом?» «Почему плохое снабжение?» «Почему волонтеры лучше работают и с армией, и с беженцами, чем государство?», хотя вроде бы ответ заключен в самом вопросе.

Но эта неготовность – не только в поломанной и прогнившей государственной машине, которую, это уже очевидно, невозможно починить простым приказом или даже просто усилением давления – при этом она просто рассыпается в пыль, а работать лучше все равно не может. Есть еще моральные императивы, безупречно справедливые. «Нельзя, чтобы страдало мирное население». «Нельзя, чтобы снаряды попадали в жилые дома и школы». «Нельзя отправлять на войну разутых и раздетых солдат». И даже – гуманистический абсолют: «нельзя убивать людей». Чем можно возразить абсолюту? И вообще – как можно?

Отмена пенсий на оккупированных территориях ударила по общественному сознанию сильнее, чем «грады». Если вдуматься, нормальное функционирование социального обеспечения в зоне боевых действий, на территориях, занятых врагом, кем бы ни был этот враг – вообще довольно фантастическая идея. Не знаю, как бы вела себя более развитая страна, наверное, она просто не попала бы в такую дикую ситуацию. Но мы попали. Стабилизировать положение в оккупированной врагом зоне – это, в общем, все равно что послать ДУК ПС штурмовать, а не оборонять донецкий аэропорт. А нормально принять людей, бегущих от войны, наше государство не способно – как не было способно отстоять Крым, перекрыть границу, задушить в зародыше и т.п. – вот точно так же не способно, увы.

Я думаю, война затягивалась еще и поэтому: те, кто принимают решения, прекрасно понимали, какой это чудовищный в гуманитарном смысле шаг, даже частично отключить ЛНР/ДНР от Украины. Он, пожалуй, еще более катастрофичен, чем артобстрелы – и реакция общественности говорит именно об этом. Видимо, они, эти принимающие_решения, очень надеялись, что противник передумает и не будет доводить до такого. И тянули бы, думаю, и дальше, если бы были возможности – и финансовые, и организационные, и политические. Собственно, это говорилось открытым текстом все эти месяцы, как идеология перемирия, например, – отвести войска, вернуть ситуацию в мирное русло – но мы же считали и считаем это риторикой, саму отчаянность этих мер полагая проявлением слабости, «договорняка», давления Запада, чего угодно.

Возможности кончились. Систему жизнеобеспечения захваченной территории приходится – отчасти – отключать. И нет, государство не может нормально спасти даже тех, кто способен оттуда сбежать. Увы – оно не готово. У государства как аппарата нет «желания», «намерения», «мотивов», это машина. Оно или хорошо работает, или плохо. Оно не умеет «хотеть» – только «может» или «не может». Или «плохо может». «Хотеть» могут его «винтики» – от главных, в правительственных креслах, до мелюзги пятнадцатого ранга, но это всего лишь его функционал.

Я не знаю, это ли самое страшное, что нас ждет на этой войне – прекращение выплаты пенсий «ДНР/ЛНР». Теоретически – нет, и мы все об этом догадываемся. У этой войны есть виновник – Россия и постколониальные украинские элиты, и есть причина –  предельно больное украинское государство, с развалившейся армией и силовым блоком вообще, с дырой на месте идеологии, коррумпированное, с парализованными управленческими и хозяйственными механизмами. С колоссальным трудом оно восстанавливается, все еще очень слабое, питаясь в буквальном смысле кровью –  воинов, добровольцев, волонтеров, активистов, беженцев, сотен тысяч жителей в зоне АТО, миллионов жертвователей, десятков миллионов честных людей. Ему не из чего больше возрождаться, даже если мы трижды проклянем его слабость и трижды не признаем его недееспособность. Уже всё-таки не совсем недееспособность, но все еще –  нечто совершенно не отвечающее ни моральным, ни политическим, ни экономическим императивам.

И даже когда мы победим в этой войне, оно все еще будет плохим. Но, может быть, тогда мы уже сможем признать, что реальность именно такова.