Страх и отвращение: кордоны идентичности

В этой войне практически все происходит постепенно, поэтапно. Не знаю в точности, почему так. Может, потому, что наш враг массивный и инертный, не умеет действовать быстро. Может, потому, что он всякий раз планирует обойтись малыми силами, «сэкономить» — не столько отвоевать, сколько взорвать изнутри. Может быть, поскольку наша война — это его психический процесс, тут действует закон сгущения, множества причин одного следствия.

Но не так со страхом. Страх присутствовал с самого начала, в каком-то смысле он гнал нас на площади еще до начала бойни: страх оказаться под Россией. И очень быстро к нему подключился другой, ему теперь синонимичный: страх быть искалеченным и уничтоженным. И тогда все для нас началось всерьез.

Боятся ли они нас? Страх «оказаться Украиной» безусловно у них есть, и очень сильный. Именно он реализовался в садомазохистских баснях о распятых мальчиках и изнасилованных пенсионерках-эпилептичках, но изначально страха увечья и смерти они не испытывали — нас как физической угрозы не боялись (теперь, я думаю, уже побаиваются, поскольку убедились, что мы умеем сопротивляться, однако именно эти реалистические опасения тем тщательнее замалчиваются, чем они реалистичнее).

Для рашистской идеологии с ее подчеркнутой, гипертрофированной ложью вообще характерно классическое бейтсоновское «двойное послание», double bind шизофренического расщепления: формула «жестокие укропы-фашисты» означает, что Украина слаба и немощна. Зато у жертв этой идеологии в нашей стране страх самый настоящий: это не столько страх «быть Украиной» и читать инструкцию к зеленке на украинском языке (для описания этого чувства уместнее слово «ненависть», причем именно в варианте, близком к «отвращению», loathing), сколько страх «быть маркированным Украиной», ибо именно по Украине бьет реактивная артиллерия России, Украину взрывают ее ДРГ?, Украину пытается уничтожить «русский мир». Отсюда позиция «ватников»: «отдайте нас России, чтобы она нас не уничтожила». «Русскоязычный» пенсионер, выползая из подвала в раздолбанном российской армией Дебальцево, проклинает Украину, а не Россию: «зачем сразу не отступили».

Нам очень быстро продемонстрировали, что угроза Россией — это угроза не просто подчинения криминальному авторитаризму, но и физического уничтожения. Так, в полном соответствии со своей колониальной традицией, Россия набирает себе «русских»: «будь русским или умри». Так становятся украинцами — сопротивляясь этому страху, побеждая сначала его.

В Харькове одна из первых основательных попыток рефлексии над революционными событиями была направлена именно на страх. Летом прошлого, 2014 года Лидия Стародубцева, доктор философских наук, университетский профессор и яркий интеллектуал-академист, представила свой документальный фильм «Дни страха». Это, фактически, интервью с тремя людьми: поэтом Сергеем Жаданом, священником Виктором Маринчаком — духовником Харьковского Евромайдана, и областным прокурором Василием Синчуком, перемежаемые размышлениями автора (преимущественно в форме вопросов) и цитатами из Кьеркегора. Помню, я вышел с показа и обсуждения в некоторой растерянности. Ответов я не получил, исследование мне показалось скорее, как говорится по-украински, «розвідкой», рас-следованием. Но больше всего меня обескураживал сам выбор темы: страх. Да разве это главное? Теперь я понимаю, что это не столько главное, сколько показательный критерий: кто и что делает со страхом.

Террор в Харькове устроен таким же образом, как устроен фронт. Удар на войне наносят по войскам. Удар в Харькове всегда наносится по основе современной Украины — по гражданскому обществу, активистам, волонтерам, патриотам, теперь — и по силовикам, которых гражданское общество отчаянно выращивает и отчасти трансформирует из старых запасов: СБУ, армия, теперь и внутренние войска.

При этом страх направлен на всех: «быть Украиной» означает быть под угрозой уничтожения. «Вата» делает простой выбор: не быть Украиной, поэтому так страшны украинские флаги и лозунги на стенах, поэтому их замазывают словом из трех букв на букву «х»: ХНР. Для нас же этот страх — просто наглядное, материальное (в количествах раненых, убитых, в масштабах разрушений, в площади захваченных территорий, в погибших и искалеченных друзьях, соседях и близких) подтверждение того, чего мы боялись изначально: «быть Россией». Если ты украинец, Россия угрожает тебе всегда и везде; в конечном итоге стираются все языковые, культурные и этнические различия: украинец это тот, кого хочет уничтожить Россия. Опасность увечья или гибели может расти или уменьшаться, но сам этот страх — для нас не новость. Мы изначально шли против него.

?Диверсионно-разведывательные группы