Цветы как оружие. Символика протеста

Минув час героїв, тепер кожна людина вважає себе героєм. Це повстання мас. Кожна людина має право на історію. Вже маленька людина вийшла на авансцену історії.

Светлана Алексиевич [1]

25 марта я увидела в сети знакомый «маячок» — цветы перед лицом ОМОНА. Бело-красный букет цветов беларусского флага в женской руке: удивительное сочетание жизненных бежевых тонов в одежде и зданий Минска — человек и город здесь как бы заодно, в резком контрасте с тяжелыми черными фигурами «блюстителей закона». Так неожиданно и больно видеть узнаваемые образы там, в Беларуси, зная о масштабе политических репрессий, неизбежно применяемых к протестующим. Этот букет не станет символом мирной акции — он зажат в руке как оружие, как точка невозврата, как символ готовности заявить свою гражданскую позицию и свое достоинство.

Можно книги писать уже только об образе вот этого человека с цветами, который стоит перед рядами БЕРКУТа, ОМОНа и прочих видов мимикрии репрессивного аппарата под homo sapiens. Еще до того, как умные масс-медиа разберутся, что к чему, а всевозможные лайфньюзы умножат постправду, — фигура человека с цветами скажет больше тысячи слов и разлетится со скоростью вашего интернета, вызывая очередную волну болезненного узнавания и безусловной солидарности.

Человек стоит к нам спиной как знакомый из живописи Каспара Давида Фридриха романтический герой — личность, которая находится в исключительных обстоятельствах, руководствуется собственной волей и способна действовать, выходя за рамки принятых социальных норм. Но перед нынешним героем уже не «море тумана» и не бушующие горизонты романтического «возвышенного». Перед ним/нею — такие же граждане той же страны, только они — вооруженные до зубов — защищают власть, а он/она — вооруженные цветами — защищает свой голос и право на мир.

И видим мы его со спины не потому, что герой, как это было в романтизме, отвернулся от мира, чтобы, надеясь только на себя и провидение, постичь таинство бытия. А потому, что мы стоим рядом и смотрим в те же лица БЕРКУТа и ОМОНа. Мы по одну сторону баррикад и, пока мы сидим у своих компьютеров, визуальная организация снимка позволяет нам быть его частью, собирать свои ряды.

И может быть хорошо, что мы не видим «героическое» лицо. Ведь, несмотря на всю внутреннюю силу, которая нужна на протест, несмотря на подлинный героизм, связанный с рисками потерять свободу, здоровье или жизнь, его цель вовсе не в создании канонических образов. Его цель —  в манифестации прав человека для каждого жителя страны. Это значит, что выход на протест нужно воспринимать не как нечто необычное и оставлять его в ряду удивительных явлений. А как свое фундаментальное право, как норму, как форму осознания своей субъектности. Как включенность в процесс, а не исключительность действия.

Этому «цветочному» образу уже более полувека и тут напрашивается знаменитая цитата недавнего Женского марша — I can’t believe I still have to protest this fucking shit. В конце 60-х, когда в Калифорнийском университете в Беркли начались протесты против войны во Вьетнаме, слоган Flower Power, придуманный поэтом-битником Аленом Гинзбергом, стал символом ненасильственного сопротивления. Фигура демонстранта, дарящего цветы полиции с целью обратить милитаристскую кампанию в мирное жизнеутверждающее действо прочно утвердилась в иконографии протеста. На первой из знаменитых работ на эту тему — Flower Power (1967) Берни Бостона — протестующий против вьетнамской войны раскладывает гвоздики в дула винтовок солдат из военизированных отрядов полиции.

Берни Бостон, Flower Power, фото, (1967).

Эти цветы идут красной нитью через целую историю надежд на развитие демократического общества ненасильственными методами. С ними и, как описывают герои Алексиевич, «с ощущением, что мы все можем» люди шли на улицу во время Августовского путча [2]. Цветы были частью Арабской весны, протестов в Венесуэле, где угодно в другой части мира. С ними случились и наши Майданы. В эпоху «цифрового протеста» этот образ приобрел не только новую скорость, но, как и сам протест, новые смыслы: Flower Power заменяет Flower Thrower — иконический образ анонимного активиста, у которого в руках вместо коктейля Молотова — букет цветов.  

Бэнкси, Flower Thrower, граффити, (2003). (Thrower — метатель, бомбомёт, гранатомётчик)

В современном протесте цветы — это только аперитив к коктейлю. Их значение изменилось: если когда-то цветы означали мир как защиту демократии, то сегодня они означают готовность к насилию для защиты демокртатии. Если угодно, это «божественное» насилие в беньяминовском смысле: если государство прибегает к насилию ради узурпации власти над народом, то народ прибегает к насилию ради власти над своей жизнью, ради её святости и неприкосновенности [3]. Здесь уместно вспомнить наш последний Майдан, когда нарастание протеста произошло в ответ на избиение мирных протестующих и на последующие попытки силового разгона демонстрантов, а эскалация протеста в насильственную фазу случилась в ответ на первое показательное убийство протестующих, среди которых, как мы помним, был и гражданин Беларуси Михаил Жизневский.

Хиппи остались в прошлом, как и надежды на мирное решение вопроса. Сегодняшний протестующий с букетом цветов в руке — это не предвестник праздника с капелькой ЛСД и психоделическим роком. Это осознание рисков быть избитым, запакованным в автозак, лишенным гражданских прав. Это, возможно, готовность разбирать брусчатку и скидываться на медикаменты. А в худшем случае… вы сами знаете. Это — крайняя мера сохранить возможность смотреть самому себе в глаза.

Саша Курмаз, фото, Майдан (2013)

Свобода слова и воли настолько задавлены в Беларуси, что о ней принято почти ничего не знать — это край тишины. Я помню встречу с беларусскими журналистами на Майдане: они рассказывали, как просили командировки в Украину — «подышать воздухом свободы». Я помню рассказ студентки Тани Кулешовой из книги Алексиевич — об аресте, побоях, и прочих ужасах, которые она пережила, выйдя на мирный протест в 2010 году: самый страшный из них — это быть в меньшинстве, поддаваться осуждению и остракизму со стороны сограждан, это отчаяние, от которого путь только во внутреннюю эмиграцию. После Майдана я иногда получаю сообщения от незнакомых мне беларусов: даже выехав из страны, они всё еще боятся говорить о пережитом — настолько глубока травма после разбитых протестов, покалеченных судеб, раздавленного достоинства и травма глубокого отторжения со стороны большинства.

Глядя на эту женскую фигуру с букетом цветов, я все понимаю.

Пятитомник «Голоса Утопии», в котором собраны истории со всей территории бывшего Союза, Алексиевич заканчивает именно рассказом из Беларуси. В нем дубинки и пытки, злоба и равнодушие, отчаяние и тишина — такое безысходное свидетельство того, что репрессивный советский кадавр жив, он рядом, он везде.

Но вместе с тем, в своем выступлении в Киеве, Алексиевич говорит о том, что время героев прошло — каждый из нас имеет право на историю, на авансцене которой теперь маленький человек. Сейчас сложно поверить, что этот человек не будет задавлен, но при всем скептицизме из-за неравных сил, при всей боли от этих картинок — каждый из нас все еще способен на понимание, на поддержку, на солидарность. По одну сторону репрезантации протеста, по одну сторону баррикад.

Примітки:

[1] Оксана Купер. “Світлана Алексієвич: «Ми разом створюємо ауру часу».” Критика 11-12 (2016), 37-39.

[2] Светлана Алексиевич. Время cеконд-хенд. Конец красного человека. Время, 2013.

[3] Саймон Кричли. “Резкие размышления о Славое Жижеке” в переводе Артема Смирнова. Русский Журнал, http://www.russ.ru/pushkin/Rezkie-razmyshleniya-o-Slavoe-ZHizheke, последний доступ: 26 марта, 2017.