Бесконтактное сосуществование с государством

В начале декабря в Харькове прошло заключительное событие международного гражданского проекта «Преодоление» – форум «От конфликтов к диалогу и преодолению травмы». KORYDOR записал выступление профессорки, заведующей кафедры социологии Украинского католического университета во Львове ОКСАНЫ МИХЕЕВОЙ, которая рассказала о своих двух исследованиях жизни и адаптации украинских переселенцев.

Очень тяжело примерять на себя образ переселенца. Я ведь по-прежнему живу в Украине, я никуда не переселялась. И когда я слышу это в свой адрес, я задумываюсь, а кого и как, и когда, и в каком контексте мы так называем. Собственная боль подтолкнула меня работать в этом поле. В основе публичной социологии лежит идея, что социолог становится частью какой-то группы, понимает, организовывает ее изнутри (даже тогда, когда группа еще не осознала, что она ею является) и начинает говорить ее голосом. По сути, мне пришлось взять на себя эту функцию. То, что я представляю сегодня – это наша совместная интеллектуальная собственность с моей коллегой Викторией Середой. Я хорошо знаю реальность Донбасса, Виктория – коренная львовянка, и это позволяет нам дополнительно верифицировать те данные, которые мы получаем.

Мы спрашивали респондентов о времени, мотивах и причинах переселения. Эта информация очень хорошо указывает на разницу между переселением из Крыма и из Донбасса. Далее мы выявляли стратегии переселения. В большинстве случаев речь шла о том, что человек переселялся сам, и соответственно он выбирал для себя траекторию движения: как переселяться, на что опираться, где, каким образом выбирать следующее место проживания и так далее. В 2016 году мы также стали спрашивать о предыдущем опыте путешествий. Это важный фактор, который позволяет человеку легче решиться на перемещение. Затем в 2016 году говорили о «своих – чужих»: очень интересно, что большинство людей не видит никаких социальных разделений, пока сами они не оказываются в дискриминированной группе.

Оксана Михеева во время проекта “Подолання”

Очень интересна реакция среды на решение о переезде – той среды, из которой человек уезжает. Существует еще и реакция среды, в которую человек возвращается. Этот вопрос важен потому, что очень трудно вернуться в то место, из которого ты уехал в таких условиях. Так ты как будто проиграл, сделал неправильный выбор. На самом деле наше исследование показало, что в данном случае люди заключают своеобразный социальный контракт. Те люди из Донбасса, которые вернулись обратно, говорят, что существует некая фигура умолчания. Они избегают разговоров на тему возвращения и быстро выстраивают прежние отношения, но, естественно, с потерями. То же самое касается и возвращения на рабочие места. Большая часть наших респондентов рассказали о том, что смогли вернуться на предыдущее место работы, поскольку есть кадровый голод. Но, опять же, при условии этой фигуры умолчания: люди не говорят на тему переезда, отъезда, проживания «там», и избегают разговоров на эти темы.

Когда в 2014 году мы собрали свои первые интервью, я получила 70 версий объяснения событий, которые абсолютно не стыкуются между собой, которые вообще невозможно привести к общему знаменателю. И тут возникает вопрос: можем ли мы быть свидетелями каких-либо событий? Являемся ли мы таковыми? Каждый смотрит со своей перспективы, каждый из нас видел какой-то фрагмент реальности: митинг или какое-то событие на улице. И мы не можем сразу же встроить это в какую-то общую картину мира. Человек идет домой и начинает искать информацию: старшее поколение – через телевидение, среднее и младшее – в интернете. Однако в таком состоянии трудно воспринимать что-то, что не совпадает с твоим мироощущением. Соответственно люди читают те тексты, которые помогают им достроить реальность и которые совпадают с их видением мира. В результате происходит капсуляция аудитории, когда люди все меньше и меньше начинают понимать друг друга, говорить между собой о произошедшем.

Перспектива, будущее территории – это очень важно с точки зрения того, как человек выстраивает свои дальнейшие стратегии. В большинстве случаев переселенцы с Востока Украины перовое время говорили об ощущении временности, о том, что это скоро закончится. События происходили поздней весной, и люди воспринимали переезд в сезон отпусков так, словно они уедут на время как бы «в отпуск», а когда вернутся, все станет как прежде. Это затормаживало процессы адаптации. Хотя проблема с адаптацией сохраняется и до сегодняшнего дня – потому что большая часть переселенцев с Востока хотели бы вернуться в «Донецк до 2014 года», но понимают, что вернуться в прошлое невозможно.

Сегодня сохраняется разница между группами переселенцев. Что касается причин переселения из Крыма, большинство опрошенных говорят о том, что они в целом не приняли новый мир, который пришел на их территорию. И когда называют мотивацию переезда, очень часто говорят о достаточно большом спектре процедур выталкивания из пространства: от просто негативного настроения вокруг до проявления агрессии. Если мы обращаемся к интервью людей с Востока Украины, то в основном они говорят только о прямой причине – об угрозе для жизни, что стало ключевым моментом в решении о переезде. Хотя, немного позднее, у тех, кто задержался и остался, еще добавился мотив безработицы и поиска средств на существование.

Большинство респондентов говорили, что они не думали о переезде из своего места постоянного проживания. Если в 2014 году они оценивали свою жизнь на территории восточной Украины неоднозначно, то сейчас, по мере развития событий, прошлое идеализируется. Есть эта классическая фраза: «Я только достиг желаемого уровня жизни, мне наконец-то стало хорошо, наконец-то все заработал – и тут я вынужден переезжать». Действительно, тогда ситуация переезда на фоне идеализации прошлого начинает быть травматичной. Человеку приходится понять, что он начинает жизнь с нуля, что он заново должен включиться в социальную конкуренцию.

В 2016 году усугубились разрывы семей. Даже если выехала вся семья, то молодые часто начинают жить отдельно. Фактор семьи был очень важен, потому что он позволял сломать стереотипное восприятие, что «там» остались одни сепаратисты. На самом деле все абсолютно не так. Но было важно об этом говорить, чтобы общество привыкало: у людей масса объективных причин, по которым они были вынуждены оставаться, и это все не идеологические мотивы – они не связаны с принятием или непринятием «русского мира», реальности квазиреспублики или Украины.

Очень часто мы перечисляем проблемы, но не говорим о том, что нужно делать. В УКУ есть хорошая школа журналистики, и ребята часто пишут материалы на эти темы и, соответственно, очень быстро возник вопрос: как это делать? Когда мы постоянно говорим о жертве, о помощи, о травме, мы еще больше стигматизируем людей. Для меня одним из самых болезненных переживаний было, когда я перешла из субъекта помощи в объект помощи. Ты понимаешь, что сам не справляешься, и принимаешь эту помощь, но это очень тяжело морально. Кстати, работая с волонтерскими группами, мы часто сталкиваемся с феноменом выгорания волонтеров: мол, они (те, кому мы помогаем – Р.К.) неблагодарны. Они не благодарят потому, что человек хочет уйти от травмы, он хочет уйти от дискомфортного состояния жертвы. Это важно понимать и, возможно, не рассчитывать на быструю реакцию. Очень важно не делать чрезмерный акцент на особенном статусе ВПО. Причем истории об успешных переселенцах тоже, с моей точки зрения, не блестящий выход из ситуации, потому что исключения только подтверждают правила. Мы показываем отдельных успешных, а что нам делать со всеми неуспешными, которых больше? Поэтому нужно найти баланс.

Жилье, медицинские услуги, политическое участие – это все попадает в контекст, привязанный к территориальному закреплению человека. Один из наших респондентов охарактеризовал свое состояние как «бесконтактное сосуществование с государством». Большое количество людей начинают жить параллельной жизнью с государством.

Для меня очень важен научный оптимизм. Мы все время говорим о проблемах, и очень редко говорим о выходах, а любая война, любая травма дает возможности. Во-первых, а эти три года наше общество стало более устойчивым к провокациям. Если первые информационные вбросы порождали очень активную эмоциональную реакцию, то сейчас люди стали мыслить более критично. Об этом писал Иван Крастев: что недоверие в постсоветских странах – это не так плохо, как нам кажется, потому, что низкий уровень доверия рождает критическое мышление. Мы больше проверяем, принимаем более осознанные решения, и не так это страшно на самом деле. Во-вторых, люди становятся более мобильными: кто вынужденно, кто по собственной воле, но наше общество начинает вылезать из своей скорлупы, из отдельного региона, отдельной территории.

Происходит также реновация ценности собственной государственности и ее символики. Для людей, которые пережили оккупацию, государственный флаг становится маркером своей территории: когда вы его видите, вам спокойно.

Мы понемногу начинаем привыкать к разнообразию, учимся видеть «другого» – хотя это бывает больно и тяжело. Это видно по тому, как люди начинают артикулировать себя – они апеллируют к политической нации, политическое начинает доминировать над этническим. Отвечая на вопрос: «Кем вы считаете себя по национальности?», часто отвечают: «Я – украинец еврейского происхождения» или «Я – армянка, но я украинка по паспорту». Хотя это двоякий момент, потому что активная апелляция к гражданству: «Я – гражданин Украины» – это, с одной стороны, осознание своей принадлежности, но с другой – это и крик государству: «Я – гражданин Украины, защитите меня».