“Что за бред. У Ленина нет сердца!”

Современное искусство предполагает присутствие зрителя. Его взгляды, жесты, слова, реакции изначально включены в работу художника. По большому счету, ради этих взглядов, жестов и слов она и существует. Но коварство системы искусства состоит в том, что доступными и зафиксированными остаются только взгляды и слова профессиональных зрителей – критиков, кураторов, художников. А значит, многое в жизни и бытовании художественных проектов от нас ускользает. Арт-критик и искусствовед Ольга Балашова попросила медиаторов PinchukArtCentre записать для “Kоридора” несколько впечатлений о встрече обычных посетителей арт-центра с искусством. Истории собирали медиаторы Лиза Зуй, Роксолана Макар, Катя Тихоненко и Ксения Ульянова.
Зал Евгении Белорусец. Воскресенье. Толпа людей. Пожилая женщина долго рассматривает обломки Ленина. Выходит из зала. Читает название работы. Быстро возвращается в зал. Подходит ко мне вплотную.
– «Восстановим голову Ленина»?! Художница – СЕПАРАТИСТКА!!! – разъяренно машет указательным пальцем перед моим лицом.
Я не успеваю ничего сказать, она выбегает из зала и буквально несется вниз по лестнице. Её поход на выставку на сегодня окончен.
Молодые люди вливаются в очередь возле черной шторы, за которой скрывается проект Kinder Album. Парень крайне заинтригован и решается спросить медиатора о проекте.
Рассказываю, что художница предлагает зрителям сделать своё эротическое фото.
– А раздеться можно?
– Можно всё.
На его лице появляется озорная улыбка:
– Я уже знаю, как хочу сфоткаться!
Очередь довольно большая. Ожидают минут пятнадцать, заходят в зал. Через пять минут к залу Kinder Album уверенным шагом направляется охранник. Я не успеваю его остановить и спросить, в чем дело. Буквально через мгновение секьюрити выгоняет посетителя из зала. Я стою в растерянности. Парень, спеша надеть верхнюю одежду, с виноватым видом обращается ко мне:
– Вы же говорили, что можно фотографироваться голым?!
– Да-да, можно!
Ушли. Девушки смеются.
Я с недоумением смотрю на охранника.
– Фотографироваться можно, но не до трусов! (волнуясь, повторяет несколько раз). – Посетитель залез голым в ванну и фотографировался в ней!
Охранник уходит, через несколько минут снова возвращается в зал.
– Наша камера зафиксировала, что человек фотографировался голым! Ну разве так можно?!
– Да, куратор сказала, что в этом проекте можно всё. Всё. Даже обнаженка. Таков художественный замысел. Скажите, мужчине хотя бы удалось сделать фото?
– Да, он сфотографировался.
– Ура!
– Да нечего радоваться. Всё равно я всё удалил.
В зал Даниила Галкина заходит компания школьников старших классов. Девочка и три мальчика. Видят меня, мило улыбаются, здороваются. И тут же все вместе начинают двигать часть экспозиции из белых блоков. От неожиданности я теряю дар речи.
– Я прошу прощения! Что вы делаете? Трогать ничего нельзя!!
Девочка смотрит на меня с недоумением и некоторой обидой.
– А мне на экскурсии сказали, что эти блоки символизируют преграды, они как «тэтрис», и если что-то сдвинуть с места – все изменится! Я сама сдвинуть не смогла, вот, друзей привела.
– Но ведь не стоит все воспринимать так буквально! Имелось ввиду сдвинуть что-то в своем сознании, в своей голове.
– Ааа… – разочарованно вздыхает школьница.
Зала Катерини Єрмолаєвої. Гризайльні декорації відтворюють типовий радянський інтер’єр. На стіні намальований годинник. Дуже коротка і товста годинна стрілка вказує на вісім. Хвилинна стрілка вказує на десять. Секундна стрілка вказує на два. До зали входить група глядачів. Усі підходять до годинника й починають дискутувати:
– Зараз за десять восьма чи десята десять?
– Очевидно, що десята десять!
– А мне кажется, что это часовая стрелка такая, посмотрите, сейчас без десяти восемь!
– Никакая это не стрелка, я считаю!
– Десята десять!
– Без десяти восемь!
– За десять восьма!
– Ten past ten!
– Десять десять!
– Ten to eight!
– Дискусія затягується надовго. Врешті глядачі вирішують, що компетентний медіатор може їх розсудити.
– Скажите, который здесь час, без десяти восемь или десять минут одиннадцатого?
Я дивлюсь на годинник у своєму телефоні. Він показує рівно 19:50.
– Я не знаю.
Глядачі розчаровано зітхають і йдуть у наступні зали.
Зала Євгенії Бєлорусець. Підлога всіяна уламками Леніна. До кімнати заходить п’ятирічний малюк з батьком. У хлопчика манери вимогливого клієнта ресторану і тон роздратованого дідуся-консерватора.
– И что, это музей?! – Питає в тата.
– Да.
– Вот такой музей?.. – Вказує крихітною долонькою на шматок Леніна.
– Да.
– А что это такое?
– Обломки памятников Ленину.
– И это должно быть хорошо?
– Наверное.
– А это еще что такое?!
– Это сердце Ленина.
– Что за бред? У Ленина нет сердца!

Відкрита група, Виключно для внутрішнього користування. PinchukArtCentre © 2015. Фотограф: Сергій Іллін.
Работа Kinder Album. Как всегда, длинная очередь, ведущая к этому проекту. Я присматриваюсь к каждому, кто хочет попасть в таинственную комнату. Мне нравится заранее представлять, как люди могут отреагировать на ту или иную работу. Я запускаю в зал трёх людей – молодую парочку и пожилую женщину. Представляю, что, скорее всего, ребята вдохновятся работой, а женщина убежит, возмущаясь: «У вас здесь падение нравов и разврат!». Захожу вместе с ними, «провожу инструктаж» и собираюсь уходить, но женщина обращается ко мне:
– Девушка, погодите, здесь так интересно! Эти фотографии и рисунки очень красивые. Говорите, что неизвестно, кто художник, даже имя придуманное? Это правда самый оригинальный проект на всей выставке. Это же новый уровень – дать возможность зрителю принять участие в своей работе! Я бы проголосовала, если можно было бы… Можно?! Ну, тогда я еще побуду здесь, посмотрю получше всё и побегу голосовать. Спасибо вам большое!
– Не за что, обращайтесь.
Выхожу. Слышу, как ребята за шторкой хихикают и спешно выходят. Я стою и улыбаюсь. Иногда так приятно ошибаться.
Комната Сергея Якименко – любимое место для инстаграмеров. С отменой запрета на фотосъемку в арт-центре посетители стали намного счастливее, теперь они тоже могут творить. В погоне за оригинальными фотографиями для социальных сетей девочки-подростки готовы пойти на многое.
– Какой ковер! Давай я лягу! А нет, у Ленки «вконтакте» уже есть такая фотка.
– Давай с рамкой! А, нельзя трогать? Ну ладно.
– Сфоткай, как будто я медитирую. Точняк, классно будет.
– Давайте вместе! Вот это комната!
– Не, я придумала! На! На! Держи! Фоткай, я сейчас на руки стану.
Едва успеваю остановить этот акробатический номер во имя сохранности инсталляции.
– Ну че? Она палит еще? Ну ладно. Давай тогда березку сделаем.
Становятся в позу “березка”. Меня сменяют. Иду на обед, мечтая, чтобы снова запретили фотографировать.
Зал Карлоса Мотты. Две интеллигентные женщины лет шестидесяти:
– Девушка, подскажите, пожалуйста, что такое квир?
Объясняю.
– А чем трансгендер отличается от интерсексуала?
– Как занимательно. А те, которые с животными? А, их тут нет.
Одна из них достает тоненькую тетрадь с мишками. – Будьте так добры, еще раз повторите, что такое квир, пожалуйста.
Записывает. Улыбаются, благодарят и уходят.
Проход между залами Галкина, Мельниченко и Якименко. Бабушка с дедушкой, лет семидесяти:
– У вас здесь Хёрста показывают? Он еще выставляется? Мы ходили на него когда-то, вот еще раз хочется взглянуть.
– Той выставки уже давно нет.
Проходит несколько минут. Пара возвращается.
– Подскажите, пожалуйста, что это за работа в самом конце экспозиции? Нам она очень понравилась. Ну, там, где девушка в разных ипостасях себя показывает.
– Это работа Алины Клейтман. Если Вам понравилась, вы можете проголосовать за любого художника и его проект у нас на рецепции.
– Это неплохая работа. Её я еще могу понять. Остальное (показывает в сторону зала с работами Сергея Якименко) – сбор макулатуры – разве это искусство. Или эти провода (обводит взглядом зал Даниила Галкина) – я этого не понимаю. А те видео с девушкой, да – своеобразная работа, интересная, ничего не могу сказать. Вот мы за нее проголосуем!
Між двома лаконічними «білими кубами» Данила Галкіна й Даші Кольцової пролягає яскрава буферна зона Сергія Якименка. Коли глядачі після цілого коридору контактних мереж і незрозумілих блоків бачать цю оазу в пустелі, на їхньому обличчі читається блаженне полегшення. Зазвичай вони затримуються, щоби зробити кілька світлин, і знову потрапляють у жорстоку реальність сучасного мистецтва. Я стою в проході, аби бачити і залу Галкіна, і те, що відбувається в кімнаті Якименка. Раптом чую жваву музику. Йду на звук і бачу, як у залі Даші Кольцової чоловік зняв слухавку одного з телефонів і підніс до неї свій мобільний, з якого лунає запальне диско. Чоловік стоїть, задоволений своєю витівкою, пританцьовує на місці.
– Дозвольте поцікавитися, що ви робите?
– Нельзя?
– Не думаю, що це доречно.
– Но ведь это же fun! Смотрите, даже песня так называется!
Я дивлюся на екран його телефона. А й справді, не збрехав.
Зал с проектом колумбийского художника Карлоса Мотты. На этой точке, кроме медиатора, в зале всегда находится охранник. На стене огромная надпись, название проекта «Ми – ті, хто почуваються інакше». Вечер, центр скоро закрывается и в зале уже никого нет. Меня гипнотизирует яркое радужное покрытие пола, слышу какой-то шум. Вижу, как охранник с блеском в глазах прогуливается возле настенной надписи и поглядывает на меня.
– Пс, слухай, оце треба фотку зробити біля цього напису всім нам!
– Всем, кто здесь работает? «Мы – те, кто чувствуют себя иначе»? Ну, может быть.
– Та ні! Тільки охоронцям. Встати так навколо і сфоткатись. От ми – саме ті, хто почуваються інакше! Ми ж не любимо цього усього ЛГБТ, квіров етіх, понімаєш?
Коментарі