Гетто пороков

Полуденное равновесие миллионного города  дрожит на стыках крон и в деснах доспевших плодов. Немытые худые дети под окном разбивают кусками камней стекло от пивных бутылок. Удары об асфальт разрывают дворовую тишину. Дети кричат о добыче бриллиантов из битого бутылочного стекла, сопровождая свои редкие возгласы  ненормативными междометиями.

Южная пальмира – город, который  перевалил 220-летний рубеж,  прошел череду трансформаций и преобразований. Сегодня он медленно и уверенно проходит путь от города-мифа и сказки до обычной среды обитания, где окраинные территории диктуют модель поведения и тренд  социального разложения. Ветер надежды и дух времени уходит из города, вместо попытки созидания приходит деструкция.

Приморские города – закупоренные бутылки с зыбучим песком и пробитыми суденышками, развесистая клюква «легендарного» обожания, где за ширмой  сантиментов и полуденных вздохов разбредаются по углам тараканы раздора и бытового изуверства.

Неподалеку прохаживаются, ползут и бредут отсидевшие и не совсем лимитчики, с животной похмельной ухмылкой, не отрезвляющиеся никакими новостями никакого из дней. Каждый следующий рассвет для них заканчивается вечером накануне. Несвежий и грязный закат отравляет их будущее. Это непрекращающийся фестиваль зла, злободневного алгоритма. Переваривая времена года и испражняясь дефектами речи и поведенческими девиациями, время стирает шум новых дней, оставляя на сдачу только одну тишину.

Одесса как потрепанная вдова, лишившаяся своего кормильца, или многодетная мать-одиночка, вынужденная зарабатывать на сырую и убогую жизнь продажной любовью, плодит в своих недрах порок, замешанный на недвижимости и времяубиении.

Понятие «гетто» возникло пять веков назад, но до сих пор этот итальянский термин наиболее  точно и убедительно отражает содержание и форму в жизнедеятельности всех тех сегментов, которые не отождествляют себя с воздухом городского замысла. Всех тех,  которые разрушают песочные замки своих собратьев только из-за того, что у кого-то вышло что-то большее,  нежели просто набор каждодневных инстинктов.

Одесса грязнет не в разложении на атомы, а в формалине бездействия. Пластиковые балконы и исправные кондиционеры – это не самое главное болеутоляющее, а всего лишь очередная доза убивающего сознание кодтерпинового экстаза в пластиковых буднях.

Над пропастью во лжи, искусство Одессы остается на задворках редких выставок местных и заезжих деятелей художественного сарказма. Патриархи греют сердца аплодирующим массам, молодое племя топчется и расставляет ударения в тех словах, которые порой не слагают законченных предложений.

Одесса – как визуальная голограмма, содранная со старой стены, когда остались признаки старого текста, а новый материал дописывают все, кому не лень. Лимитчицы и отставные менты, утренние дворники и седеющие импотенты в кабинетах, все те слагаемые одной общей суммы, которая по нисходящей творит образ этого гетто порока.

В городке Черкассы в три раза меньше населения, но он близок к пальмире по ментальности и начинке. Этот город – как спальные районы Одессы, только без внутреннего чувства пошлости. Дело не в выходе к морю, а в каких-то южных ветрах. В пальмире нормой являются такие факты, как публичное мочеиспускание на трамвайных остановках и секс на барных стойках приморских клубов. В Черкассах, запертых со всех сторон лесами и полями, без выхода в открытую акваторию, меньше соблазна  для  посталкогольных страхов. Только по делу, без наличия галерей, с одним краеведческим музеем и без различимого на глаз сегмента пытливого поиска.

Дореволюционные домики, хаотически забитые досками, пар и смог города, старая водонапорная башня, мосты и леса, почившая идея анархизма делают Черкассы городом-призраком, существующим между тягой к правам, обязанностям и верой в права.

Я не зря сравнил эти два города. В одном из них, Одессе, я живу тридцать два года, практически ежедневно последние несколько лет фотографируя его историю болезни и трансформации распадающегося образа. Во втором я прожил полгода, проникаясь его историей и духом его современной злободневности. Он существует привидением на карте моей родины – Украины.  Отрезок в долгие годы не сравнить с полугодичной статикой и взглядом в старое зеркало. Это заметки на полях истории обыкновенного безумия будней и праздников. Но гетто порока и город-призрак сходятся в одной черте, где разные личности своей субъективной практикой и болезненным опытом пишут историю настоящего.