Великое издалека, или Как рождаются музыкальные мифы

Выпускники Национальной музыкальной академии пьют шампанское – уже несколько дней фейсбуком гуляет информация о том, что их родной ВУЗ попал в рейтинг QS World University Rankings 2016. На 70-е место в категории «исполнительское искусство», но всё-таки! У меня большие сомнения в адекватности оценивания, согласно которому малоизвестные колледжи США обогнали ведущие ВУЗы Германии – Высшие школы музыки в Мюнхене, Берлине, Кёльне, Лейпциге и Гамбурге. Образовательными учреждениями в категории «Performing Arts» составители рейтинга заинтересовались в этом году впервые, и список пока больше похож на пилотный проект, нежели на окончательный вердикт. Но больше всего в этой новости смущает другое – то, что 70-е место в рейтинге способно дать особый повод для гордости.

Это какая-то печальная история о полном отсутствии системы выработанных оценок в нашем обществе. Сложно самостоятельно, «на глаз» определить масштабы отечественных явлений, их значимость зачастую пропорциональна расстоянию до отражателя звука. Например, если американское онлайн-издание Stereo Embers Magazine публикует top-20 песен года и включает туда композицию All My Gods тернопольских групп Tik Tu и Omodada, это вызывает ажиотаж, но напиши об этом даже самый лучший украинский критик – соотечественники отнесутся к информации с осторожностью.

Так создаются мифы. Сопоставить величину явлений нам сложно, а потому раздувается значимость одних событий и приуменьшается – других. Например, принято считать, что Валентин Сильвестров победил в 1970 году на известном нидерландском конкурсе Gaudeamus, хотя в один клик на сайте состязания можно убедиться, что композитора нет в числе лауреатов. А вот о том, что двумя годами раньше, в 1968 в Дармштадте – мекке авангарда – его «Эсхатофонию» исполнял легендарный дирижёр Бруно Мадерна, вспоминают намного реже. Но ведь именно это событие сделало Сильвестрова известным на Западе.

Что в действительности происходило за рубежом – проверить сложно, а иногда и невозможно. Зачастую в иностранные ВУЗы послать запрос, чтобы узнать, действительно ли такой-то студент закончил определённый факультет, может только он сам. Если вы какое-то время провели за рубежом, можно смело вписывать в CV любые несуществующие подробности – доказать обратное трудно. Так появляются несуществующие биографии. У некоторых отечественных звёзд они переписываются по многу раз, пока не начнут их полностью удовлетворять. И если сегодня какая-либо оперная певица окажется моложе, чем пять лет назад, не удивляйтесь – 35-летнее колоратурное сопрано более востребовано, чем 45-летнее.

Описать, чем уникален тот или иной музыкант – ужасно сложная штука. Можно с лёгкостью похвалить общими пафосными фразами, а если чуть добавить иронии, то красиво поругать. К тому же, пасквили читаются лучше од. Но вот умением подобрать именно те слова, которые со снайперской точностью охарактеризуют именно этого человека, обладают лишь редкие профессионалы. Потому на выручку приходят готовые клише, которым радостно аплодирует нетребовательная публика. «Золотая флейта Украины», «Король скрипки», «Паганини в юбке», «Второй Карузо», «Украинская Каллас», «Шаляпин нашего времени»… В одной статье киевского дирижёра Татьяну Калиниченко окрестили «Гергиевым в юбке», в ответ на что её конкурент завистливо отрезал: «Выходит, Гергиев – это Калиниченко в брюках».

Задумайтесь, вам не надоедают бесконечные эпитеты «самый лучший», «единственный», «самый гениальный» в анонсах выступлений украинских исполнителей? С какой стати в официальной биографии одесского пианиста Алексея Ботвинова, размещённой на его сайте, указано, что это «самый известный украинский пианист»? Каким прибором менеджерам господина Ботвинова удалось замерить степень известности маэстро? Кстати, клюнувшая на рекламу культурная публика после его последнего столичного концерта «Музыка любви» с ужасом делилась в соцсетях впечатлениями о пережитом трэше. Воображение зрителей потрясло, в первую очередь, бездумно подобранное видео, когда Шопен звучал под кадры из «Войны и мира» Сергея Бондарчука – а что, там милый вальс, и здесь – красота. Кому дело до исторического контекста? Абсурдней было бы только наложить кадры всё того же бала российских военных на «Революционный этюд», написанный Шопеном во время восстания в Польше 1830 года против российского самодержавия. И да, Ботвинов не блистал в технике и всю программу сыграл в одном стиле – «под Шопена», так проще, удобнее и публике приятно. Да, в общем, и какая разница, если он и так «самый известный», и на эту приманку в следующий раз снова наберётся полный зал.

Вы скажете – ну так это же рекламный ход. А я вспомню, как знакомая журналистка, публиковавшаяся в одном из центральных изданий, жаловалась, что материал не пропустят, если в заголовке не будет написано, что перед вами – самый лучший в своём роде артист. «Никому не важно, как обстоят дела на самом деле, просто главред требует таких заголовков».

Сто лет назад Томас Манн в новелле «Паяц» писал: «Все слишком усердно заняты собой, чтобы составить серьёзное мнение о других; люди с пассивной готовностью принимают ту степень уважения, которую ты уверенно выказываешь самому себе». Развенчатели мифов у нас нынче не в моде, а потому артисты и дальше будут пользоваться этим советом как вечным двигателем популярности. Запрос на мифологию настолько велик, а легенды настолько плотно опутали культурную жизнь, что в пору запускать в этот дивный Эдем говорящих котов, русалок и мавок лисовых. Самый известный театральный режиссёр, который способен заставить общество поверить, что это именно он, не будучи музыкантом, сочинил «авангардную» оперу (композиторы, которые на самом деле придумали музыку, иногда вообще не фигурируют в текстах анонсов). Самый знаменитый дирижёр, пять лет кряду возглавлявший оперный театр в бывшей столице Германии. Нам преподносят это известие так, словно это одна из top-5 оперных сцен мира (заметьте, миф создаёт не маэстро, а мы сами), но на самом деле это театр небольшого городка, постановки которого попахивают провинциализмом, с оркестром класса В (т.е., крепкого второго класса).

Мифы живут до тех пор, пока присутствует наша готовность их подпитывать. Как только критическая оценка станет более востребованной, они пропадут как мираж. Мы держимся за мифы, опасаясь, что, если они исчезнут, в культуре ничего не останется. Мы словно боимся, что, если развеется этот мираж, за ним окажется выжженная пустыня, не хотим остаться без этого фантома, в истинность которого сами не очень-то верим. Но за ним не пустыня – там молодой сад, который нуждается в нашем внимании и заботе, и пока мы не начнём его возделывать и ценить, мы не соберём долгожданного урожая.