Племя левиафанов

Россия наконец-то немного отвлеклась от Украины и нашла себе новую тему для яростных обсуждений в ближайшее время. Ею стал фильм Андрея Звягинцева “Левиафан”, которого ждали с мая прошлого года и который наконец-то смогли посмотреть зрители. Слово “Левиафан” звучит из каждого российского утюга, а ведь фильм еще даже не вышел в официальный прокат – его копию всего-навсего слили в сеть.
Спрогнозировать, какие хляби разверзнутся после того, как российский зритель посмотрит очень критический, но вместе с этим, горький фильм Звягинцева, можно было еще после его Каннской премьеры (к слову, удачной – “Левиафан” наградили за сценарий). После получения режиссером “Золотого глобуса” и окончательного попадания его фильма в обойму оскаровских номинантов россияне, кажется, на миг забыли о том, что им нужно обсудить Украину, и взялись обсуждать (или чаще – осуждать) картину своего соотечественника.
Украинскому зрителю, которому, отметим, никак, кроме как пиратским путем, “Левиафана” посмотреть в ближайшее время не удастся, фильм, в основном, понравился. Это и понятно: картина Звягинцева, среди прочего, показывает, насколько Украина – не Россия. В Украине кажется невозможной монополизация духовного пространства одной церковью, а после Майдана еще и стал маловероятен беспредел властей по отношению к отдельно взятому гражданину. То есть, беспредел все еще вполне возможен, но после Майдана украинцы научились этому противостоять. Поэтому безвольное смирение главного героя со своей судьбой, которую просто нужно принять без объяснений, очевидно, здесь воспринимается не как трагическое обстоятельство его биографии, а как недоразумение и факт некой выдуманной реальности.
Как бы Звягинцев не оправдывался, говоря, что история его фильма могла приключиться где угодно, в “Левиафане” действительно присутствует критика общественного уклада именно в России – но не социальная, а метафизическая. Звягинцев, после мощного удара “Еленой”, произвел контрольный выстрел, сообщив всему миру, что российские реалии – это гражданская импотенция, обнаглевшая власть, всячески поощряемая церковью, и общая безысходность, хоть и с поправкой на красивые пейзажи вокруг. Одна надежда – что все это рано или поздно смоет природа, красотами которой в сопровождении музыки Филиппа Гласса из оперы “Эхнатон” начинается и заканчивается “Левиафан”. Фильм спасает только отсутствие звериной серьезности и нагнетания: несмотря на тяжелый сюжет, в “Левиафане” есть смешные моменты, есть публицистика – горькая, но все же разбавляющая общий пафос, есть воздух, в конце концов.
Кажется вполне естественным, что российским властям, равно как и ревностным патриотам России “Левиафан” не пришелся по душе. Достойно принимать критику самих себя и своей страны на постсоветском пространстве не принято. Но при этом любопытно, что российскому Оскаровскому комитету хватило компетентности, чтобы выдвинуть фильм Звягинцева на “Оскар” от России. Выдвинув этот фильм, комитет, очевидно, не прогадал: 15 января стало известно, что “Левиафан” оказался в финальной пятерке номинантов на престижную премию.
Украинский Оскаровский комитет таким же рациональным решением похвастаться не может. В остальном ситуация с “Племенем” Мирослава Слабошпицкого, который снова оказался в центре кинематографических страстей после недавнего показа в Доме кино, очень похожа на ситуацию с “Левиафаном” в России.
Как известно, показ 17 января в Доме кино был организован для членов Союза кинематографистов. На следующий день после показа украинский фейсбук заполнился леденящими душу историями о том, как один слабонервный зритель вскочил во время одной из сцен “Племени” с криками: “Ганьба! Мені соромно! Прокиньтеся українці! Згадайте Довженка! Згадайте Шевченка! Україна гине!”
Через несколько часов стало известно, что на показе присутствовал глава Комиссии по морали Василий Костицкий. Стали ходить слухи, что половина зала в Доме кино состояла сплошь из членов этой комиссии. На следующий день у Костицкого взяли подробный комментарий, в котором он отрецензировал “Племя” в привычном для себя жанре консервативной плесени. Примечательно, что Василий Васильевич даже был не в курсе, что фильм Слабошпицкого уже был в прокате: он до сих пор ожидает выдачи ему прокатной лицензии и даже, очевидно, жаждет издать какую-нибудь запретительную цидульку. Как бы то ни было, ажиотаж вокруг “Племени” подлил масла в сбор подписей за ликвидацию Комиссии по морали.
Основная претензия оскорбившихся в Доме кино зрителей к “Племени” – примерно такая же, как и у возмущенных россиян к “Левиафану”: очернение радужной действительности на родине. Это было основным аргументом против фильма Слабошпицкого, когда его фильм не выдвинули на “Оскар”: мол, он показывает Украину погрязшей в бандитские разборки, неотрефлексированные половые связи в бойлерной и так далее.
А между тем, “Племя” ни о каких украинских реалиях практически ничего не сообщает. Единственной зацепкой за украинскую действительность становятся сцены, связанные с подготовкой героини к поездке в Италию – просмотр фотографий Рима на кухне, презентация с важным видом сувенирной ширпотребной продукции и, конечно же, очередь в итальянский визовый центр за визой.
В остальном, “Племя” – и тут я сошлюсь на одного знакомого критика – это фильм, снятый по жанровым лекалам вестерна. Его фишка – не в сюжете и внутренних деталях, зацепивших ура-патриотический глаз, а в форме, с которой работает Слабошпицкий.
Главная особенность “Племени” – в том, что там нет привычного для большинства зрителей текста. Очевидно, что слышащие и слабослышащие зрители посмотрят разные фильмы: для последних это будет обычная история о преобразованиях человеческой личности под влиянием жестоких обстоятельств и любви. Для многих других – это новаторское кино, дающее повод поразмыслить о том, как мы смотрим кино. Для возмущенного, надеюсь, меньшинства “Племя” оказалось чернухой, недостойной того, чтобы представлять Украину на “Оскарах”.
Единственной достойной серьезного внутрицехового обсуждения претензией к “Племени” и к Мирославу Слабошпицкому как к режиссеру является обвинение в номенклатурности. “Левиафан”, кстати, тоже в этом обвиняют, но у россиян это, скорее, из разряда паранойи: везде мерещится рука Госдепа, вкусы которого якобы обслуживает Звягинцев. Слабошпицкого же обвиняют в потакании фестивальным отборщикам уже не первый раз: та же претензия выдвигалась его короткометражке “Ядерные отходы”. Линия баррикад в этой дискуссии проходит там, где необходимо решить: тот факт, что Слабошпицкий манипулирует зрителями, – это хорошо или плохо?
Показ в Доме кино мог бы дать старт интересной дискуссии о “Племени”, деталях его сюжета, операторских приемах (сцена аборта, которой все возмущаются, между прочим, снята одним планом, равно как и финал с пресловутыми прикроватными тумбочками), том, как этот фильм посмотрят те, кто владеет жестовым языком, и так далее. Но нет: украинскому официальному кинематографическому сообществу, судя по всему, интереснее обсуждать позу “69”.
Положительным моментом для Украины во всей этой истории является то, что возмущение такими фильмами, как “Племя”, еще не достигло терминальной стадии. В России уже требуют от Звягинцева становиться перед россиянами на колени на Красной площади и просить прощения. Слабошпицкому таких предложений пока что не поступало. Будем надеяться, что и не поступит, а дискуссии об искусстве наконец-то выйдут за пределы черно-белой дихотомии.
Коментарі