Виктор Мизиано: Зубной техник может быть отличным куратором, но это исключение из правила

Харьковская муниципальная галерея провела серию лекций и практических занятий «Кураторский интенсив» от практиков современного искусства для 12-ти молодых кураторов и арт-менеджеров со всех уголков Украины. Одним из лекторов программы стал куратор Виктор Мизиано, общение с ним происходило в форме вопросов и ответов, которые мы предлагаем вашему вниманию.

Korydor: Если мы помещаем уличное искусство в пространство галереи, не теряет ли оно свою суть?

Виктор Мизиано: Конечно, теряет. Но с другой стороны, в современных музеях мы видим иконы. Место которых, разумеется, сакральное пространство храма. И иконы, которые создавались не как предмет искусства, а как предмет культа. Конечно, когда они оказываются в музее, то меняют свою сокровенную суть, они перестают быть предметом культа и становятся предметом искусства. Они изменяют своей природе. Объекты, которые создавались с одной какой-то конкретной целью, но затем подвергались вмонтированию в искусство и расценивались уже как художественные объекты. Как предмет для специального выставочного показа и репрезентации. То, конечно, они изменяют своей исходной сути. Но при этом они становятся фактом искусства, становятся фактом художественной жизни, художественного дискурса. Ничего не поделаешь. Чего-то они лишаются, но что-то приобретают.

K.: Сейчас много кураторов, которые не имеют классического образования в области истории искусства. Как вы считаете, классическое образование – это сильная сторона куратора или оно порождает штампы и стереотипы?

В. М.: Проблема кураторского образования очень сложная. На сегодняшний день кураторское образование как специальность уже существует. И сегодня кураторы выпускаются многочисленными школами, факультетами, кураторскими центрами, соответствующими курсами, и т.д. С помощью этих школ в сферу кураторства приходят люди из довольно разных профессий. Более того, если вспомнить, отцы-основатели кураторства – многие из них были не кураторами, не историками искусства. Сейчас директор всех художественных музеев Берлина человек, который по образованию зубной техник. Тем не менее, он им стал и произвел там революцию. Но с другой стороны, мне кажется, может быть это консервативный взгляд на вещи, что историко-художественное образование явно не повредит куратору.

Если куратор лишен связи, диалога современного художника с художником прошлого, искусства актуального с искусством наследия – он лишен профессиональной укорененности в традиции. Он многого лишается. Лишается пространства для маневра – в своем воображении, в своем описании и понимании феноменов искусства. Конечно же, он оказывается ограничен в выставочных жанрах, поскольку даже в моей практике я делал выставки очень экспериментальные и новаторские, но одновременно делал выставки историко-художественные. Тот факт, что я имею историко-художественное образование, мне очень помог. Конечно, куратор, который придет со стороны, может оказаться очень эффективным, новаторским, именно потому, что он не скован традициями, клише, догмами, которыми чревата система образования. В этом может быть и его преимущество. Но скорее он больше теряет, а не приобретает.

Есть еще одна важная с моей точки зрения проблема. Образование даже не обязательно намерено и прямолинейно – но оно встраивает куратора, встраивает того, кто работает в художественном поле, в некую профессиональную этику.

Куратор, пришедший со стороны и плохо знающий историю искусства, плохо знающий историю выставок и кураторства, живет моментом здесь и сейчас. Он решает те проблемы, которые подсказывает ему актуальная ситуация. В то время как куратор, имеющий специальное образование, лучше знает своих предшественников, у него было время изучить их работу. Он знает их творческое развитие, историю тех выборов и тех решений, которые они делали. И в очень большой степени это помогает ему спроецировать эти легендарные фигуры, некие каноны и нормы, установившиеся в профессиональной сфере. Поэтому каких-то вещей он просто не будет делать, понимая, что делая это, он выпадает из профессии. Любой порядочный тонкий человек это чувствует и так. Но иногда и не чувствует. И если есть это чувство традиции, стройности, конечно, это помогает лучше оправдать свой выбор или просто сделать его.

Безусловно, ситуация когда, повторюсь, зубной техник становится директором всех художественных музеев одной из европейских столиц, это может оказаться очень здорово. Потому что он не испорчен утратившими свою ценность нормативами. И да, он управляет всеми музеями. Но при этом в каждом музее сидит профессиональный директор. То есть он является частью некого сообщества: то позитивное, что в нем есть, он реализует, а каких-то ошибок, которые он может сделать, не будучи профессионалом в высоком смысле этого слова, он не сделает, потому, что его скорректирует кто-то из его окружения. Один директор, один начальник зубной техник – это не плохо. Но если бы все музеи возглавлялись зубными техниками, то, честно говоря, тут была бы катастрофа. Кстати, в Москве мы как раз и имеем такую ситуацию. Где даже Пушкинский музей возглавляет сейчас человек, не имеющий историко-художественного образования. Где Московский музей современного искусства возглавляет не историк искусства. Где Государственный центр современного искусства возглавляет историк искусства, но заочник. Где Арт-медиа центр возглавляет человек с психологическим образованием, а Московское биеннале возглавляет человек, который никому никогда не говорит какое образование он получил. Результат всего это лишний раз подтверждает мою правоту – один зубной техник это не плохо, только зубные техники – почти катастрофа.

К.: Насколько важны другие дисциплины и знания для куратора?

В. М.: Конечно и безусловно важны. Ведь кураторство – это не строгая дисциплина. В очень большой степени эта деятельность укоренена в реальном человеческом опыте. Чем интенсивней этот опыт, чем интересней и сложнее личность, проживающая его, тем интересней и материал, результат его работы. С другой стороны, невозможно объять необъятное. И уход от узкопрофессионального знания в кураторской работе задан характером интереса данного куратора.

Меня, к примеру, интересуют общественные дисциплины – социология и философия, что очень легко заметить по моим проектам. С другой стороны, каждый раз готовя какой-то конкретный проект, ты поднимаешь специальную литературу, которая помогает тебе тематизировать то, что ты готовишь. Специфические дисциплины помогают специфической работе куратора, определяют его методологию. Все по-разному работают, по-разному выстраивают свои проекты, у всех свой метод. Это всё очень связано с кругом интересов куратора. Точно также как и в случае с представителями других творческих профессий.

K.: После событий на Майдане появилось много тематических выставок. Как вы для себя как куратор решаете конфликт освещения актуальных вопросов, спекуляции и замалчивания чего-то важного?

В. М.: Это важный вопрос, но на него не так просто ответить. Да, безусловно, в сегодняшней украинской ситуации работа с политической хроникой последних двух лет может быть беспроигрышна. И это невольно вызывает упреки и подозрения в спекуляции, в инструментализации этих драматических во многом событий. С другой стороны, я много раз встречался с моими киевскими друзьями и видел, через что им пришлось пройти. И представить, что в этой ситуации они будут делать чисто формальные выставки, тоже странно. Мне показалось это естественным, чтобы этот опыт, который требует прояснения для самого себя, разрешался и в работах, и в выставках, и в высказываниях.

Конечно, в российской ситуации если появляются голоса, которые очень ясно, внятно и смело говорят о каких-то политических процессах в сегодняшней России – это вызывает большую симпатию. Но, разумеется, это тут же привлекает повышенное медиальное внимание и даже, если это потом чревато репрессиями для этого художника или политического активиста, тут очень легко сказать, что он идет на этот риск исключительно из конъюнктурных соображений. Тут нет однозначного ответа. Как и вообще в сегодняшнем мире, где все настолько запутано, настолько индивидуализировано. Те или другие решения и поступки, их подлинность и ценность, их обеспеченность искренностью – это каждый раз очень индивидуально. И сказать, что есть какой-то абсолютный критерий – невозможно. На моих глазах масса примеров того, как деятели искусства, которые в 90х были ярыми сторонниками либеральных реформ и с такой радостью приветствовали конец Советского союза и конец коммунистического порядка, во второй половине 2000х стали на всех углах говорить, что они левые. Это вызывало какое-то разочарование. Я убежден, что это исключительно поверхностные конъюнктурные, не пережитые решения. И то, что эти решения привели к каким-то карьерным успехам – тоже очевидно.

Есть две важные вещи, которые в сложных ситуациях надо иметь ввиду. Во-первых, очень важным критерием является качество сделанного продукта, будь-то выставка или художественное высказывание. И конечно, мы должны знать, что иногда политическое высказывает себя не через прямой политический манифест, что политическое может быть высказано даже через какой-то другой круг тем. Поэтому важно конкретное высказывание. С другой стороны, мы наверняка никогда не можем сказать, что данное политическое высказывание или решение является конъюнктурным. Да, человек в 90е годы был завзятым либералом, а потом наступило прозрение и он начал читать Маркса и других левых теоретиков, и вступил на новый для него жизненный путь. И это тоже может быть, мы не можем никогда наверняка сказать, что человек не способен на изменение. Что нам может помочь это такая вещь как биография.  Это такая вещь как история.

Нужно делать политические выставки и идти на риск, но мы всегда понимаем, что в современном обществе информации кто-то всегда может это использовать.

К.: Должна ли такая институция, как национальный музей, иметь политическую позицию? Должна ли она избегать ее?

В. М.: Музеи ведь очень разные. Представить себе политическую позицию музея древнеегипетского искусства или музее пожарных команд…

Когда речь идет о музее современного искусства, то учитывая ту исключительную важность какую в музее играет политика, будет оправданным если музей ее займет. Это закономерно. С другой стороны, музей это общественная публичная институция. Если она, конечно же, не частная. И как публичная институция музей несет ответственность перед общественностью.

Музей обязан быть частью современной дискуссии – культурной, художественной, общественной. Если эта дискуссия становится острополитической, то музей должен вести и такие дискуссии. Вообще в 2000 годы, когда появилось новое поколение музеев, сторонники «нового институционализма», говорили о том, как важно сегодня музею быть политическим. Музей это не кладбище мертвых экспонатов. В музее должны вестись политические дискуссии, которые не обязательно должны резонировать с характером коллекций, с тематикой проходящих выставок. Музей может открыть двери для любых обсуждений в том месте, в том городе, стране и контексте, в котором он находится. С другой стороны, тоже опасно избыточно публицизировать музей потому, что среди угроз, которые несет нам современность, это не только конформизм и политическая апатия, но и наоборот, избыточная медиализация, погружение в актуальную хронику, в текущие события, жизнь здесь и сейчас.

Музей это место где мы можем понимать и видеть прошлое, и музей должен быть академической институцией, выстраивать некую дистанцию по отношению к сегодняшнему дню. И это важно – уметь актуальные события видеть в перспективе. Не сталкиваться лбом с актуальностью, а уметь её отстранять и видеть со стороны в сложной системы связей – с тем, что было до сегодняшнего дня и с тем, что потенциально может быть. Институции обязательно должны открывать себя проблемам общественности и не обязательно узкополитическим.

К.: Какие основные ошибки может допустить куратор в своей работе?

В. М.: Самая главная ошибка куратора – это попытаться быть куратором не имея к этому никаких реальных склонностей. Это самая главная ошибка. В остальном это очевидно – молодые люди могут допустить ошибки по всем пунктам. Самое главная ошибка это попытаться быть куратором, хотя место твое где-то в другом измерении, поле, контексте.