Юрий Речинский: «Меня ни в какую волну никогда не записывали»

В прокате – фильм Юрия Речинского «Январь-март» (Ugly). Это украинско-австрийская драма, рассказывающая две параллельные истории: первая — о молодой семейной паре, австрийке Анне и украинце Юре, которые попадают в автомобильную аварию; вторая — о матери Анны — Марте, которая в Вене переживает распад личности, вызванный болезнью Альцгеймера. «Украинская» часть происходит в украинской больнице с узкими койками и ободранными стенами. Анна неистово кричит от боли, а Юрий сидит рядом и пытается не сойти с ума. Декорации «австрийской» части более дорогие и презентабельные. Это вилла с большой кухней, на которой Марта пытается сложить паззл и найти ответ на вопрос – какой месяц расположен между январем и мартом. Интересно, что авария и болезнь Анны случилась как раз в феврале, машину снесло с трассы в камыш. Такой же камыш растет в Австрии – в нем пытается потеряться Марта. Юрий несколько нигилистичен и подавлен горем, вдобавок его отца поражает инфаркт. В этих непростых условиях выживают герои фильма «Январь-март». Наталья Серебрякова поговорила с режиссером о его фильме, (не)случайностях в нём и о проблемах молодого украинского кино.

Наталья Серебрякова: Главного героя фильма зовут Юрий, как и Вас. Как много личного Вы вложили в своего героя?

Юрий Речинский: В этом фильме я в каждого героя очень много вложил личного. Каждый актер в своего героя тоже очень много личного вложил. Но сценарий был основан на каком-то моем опыте, моих переживаниях. И когда сценарий встретился с актером на съемочной площадке, появился какой-то третий персонаж, отчасти – мой, отчасти – Дмитрия Богдана (исполнителя главной роли – ред.).

Н. С.: Но когда Вы писали сценарий, использовали какие-то личные воспоминания и переживания, или это полностью вымысел?

Ю. Р.: Да, что-то личное есть. Сцены в больнице, например. Меня в этой истории не отпускало переживание состояния беспомощности. Обе главные сюжетные линии – об этом.

Н. С.: В фильме есть момент, когда Юрий очень резко говорит маме и дедушке, что в мире нет любви. Это выглядит несколько инфантильно. Вы разделяете эту точку зрения?

Ю. Р.: Этот монолог – совсем не то, что я хочу прокричать миру. Юрий находится в состоянии, когда ему очень долго плохо и тяжело, и поэтому приходит к такому выводу. Это скомканный, рваный монолог человека, который не знает, что делать. Но это не является месседжем фильма и главной его идеей.

Н. С.: Ваш соавтор сценария – австриец Клаус Придниг. Как вы вдвоем работали над сценарием?

Ю. Р.: Мне кажется, в работе над сценарием важно, чтобы было два человека – человек, который пишет и человек, который слушает. После нескольких попыток я пришел именно к такой форме работы. Мне нужен человек, который постоянно отбивает мячик. На какое-то время я уединяюсь и трансформирую этот опыт.

Н. С.: А Вы ведь вообще живете в Вене, и фильм у вас украинско-австрийский. Как так получилось?

Ю. Р.: Моя австрийская история началась с моего документального фильма «Больныесукалюди». Им заинтересовался австриец Клаус Придниг, который впоследствии нашёл продюсеров в Вене и стал моим соавтором. Они предложили свою помощь в завершении моего документального фильма, а также прокат его в Австрии. Мы так и сделали. У фильма была успешная фестивальная история и прокат. В какой-то момент австриец спросил, что я буду делать дальше, я ему предложил вот эту историю, которая вылилась в фильм «Январь-март».

Н. С.: А вам не кажется, что те темы, которые вы затронули в «Январь-март» – болезненность, увечья, девиации, беспомощность – в целом характеризуют современное австрийское кино? Об этом снимают Михаэль Ханеке, Ульрих Зайдль, Джессика Хауснер.  Может быть, из-за этого вас хорошо приняли в Австрии?

Ю. Р.: Может быть. В целом, на меня оказал влияние ряд австрийских режиссеров – тот же Главоггер, Зайдль, Ханеке. Мне очень близко то, что они снимали и снимают. Про меня кто-то писал из австрийских кинокритиков, что «Январь-март» хорошо вписывается в австрийскую кинематографическую традицию.

Н. С.: А как так получилось, что Вашим продюсером стал сам Ульрих Зайдль?

Ю. Р.: Мы начали снимать еще до Майдана, потом проект был на какое-то время заморожен. Вначале мы снимали в Украине, потом начали в Австрии. И поняли, что нас нужно выручать финансово, так как мы не вытягиваем. Мы показали наш проект Зайдлю, и он согласился стать ко-продюсером.

Н. С.: А почему в титрах в конце фильма есть благодарность Михаэлю Главоггеру и Монике Вилли? (монтажеру Главоггера – ред.)

Ю. Р.: Моника Вилли очень мне помогла. Я ее звал на просмотр чернового монтажа, а также на его финальную стадию. А с Главоггером мы много обсуждали фильм на этапе сценария. 

Н. С.: Вы успели застать его живым?

Ю. Р.: Да, ведь мы начали снимать еще в 2014-м. Главоггер умер (от малярии в апреле 2014 – ред.), когда мы уже отсняли украинскую часть.

Н. С.: Нельзя не спросить про сцены с камышом, которые есть и в австрийской части фильма, и в украинской. Это вы в Кривом Роге нашли такую красивую локацию?

Ю. Р.: Изначально мы нашли камыш в Кривом Роге, но потом и в Австрии. Кажется, что это одна и та же местность. Но это разные локации.

Н. С.: В новом фильме Течинского «Дельта» как раз косят похожий камыш. Давайте поговорим об украинском кино. Что скажете о так называемой «новой волне»? Считаете, она есть?

Ю. Р.: Только на моей короткой памяти уже было несколько волн украинского кино. Вначале была волна Тихий-Слабошпицкий, потом «украинские злые», теперь вот «новая волна». Наверное, это хорошо. Меня ни в какую волну никогда не записывали. Если все эти волны заканчиваются каким-то большим количеством фильмов,  то это однозначно хорошо.

Н. С.: А какая сейчас главная проблема украинского кино?

Ю. Р.: Проблема украинского кино в том, насколько надежны институты его финансирования, правила, по которым эти институты работают, насколько они прозрачны. Мой первый фильм почти полностью снимался за личные финансы, но такой подход может работать только для дебютантов, в самом начале. А потом должно подключаться государство. Правила финансирования хороши, когда они предельно просты. А если, к примеру, питчинг проводится нерегулярно…

Н. С.: Но сейчас каждый украинский фестиваль проводит свой питчинг. Это уже шаг вперед, наверное?

Ю. Р.: Фестивальный питчинг – это не совсем то. Нужна государственная поддержка. Нельзя построить индустрию на фестивальном питчинге, это очень узкие рамки. Ведь после него снимается всего три-четыре фильма. А индустрия будет, когда в год будет сниматься около тридцати фильмов.

Н. С.: Ну, вот в этом году в украинский прокат выходит чуть больше тридцати фильмов. Так было заявлено.

Ю. Р.: Это замечательно! Вот летом я был на Одесском фестивале и порадовался количеству украинских фильмов. Но хотелось бы, чтобы это продолжало набирать обороты и развиваться. Я не уверен, что следующий год будет таким же успешным в плане количества украинского кино.

Н. С.: Какой последний украинский фильм посмотрели, который вам запомнился?

Ю. Р.: «Уровень черного» Васяновича.

Н. С.: А из мирового кино?

Ю. Р.: Меня на Каннском фестивале не было, я смотрел номинантов европейской киноакадемии – может быть, два самых запомнившихся фильма прошлого года? Это «Квадрат» Остлунда и «Нелюбовь» Звягинцева. Они соревновались, и я очень расстроен был, что Звягинцев не победил. Но я очень рад, что в Украине он вышел. 

Н. С.: Вам нравится Ханеке, Зайдль, Звягинцев – то есть кино, которое бьет молотком по голове.

Ю. Р.: Не знаю, что сказать. А мое кино бьет молотком по голове?

Н. С.: Еще как!