Диана Ухина: «Образ женщины появляется в публичном пространстве только если отвечает запросам общества»

Диана Ухина – кураторка из Киргизии, директорка «Лаборатории си» – междисциплинарной институции, которая с помощью художественных практик работает с темами городского пространства, гендера и феминизма. Она приехала в Киев в рамках программы резиденций Платормы АРТ ПРОСПЕКТ, партнером которой являются CSM и KORYDOR, чтобы исследовать постсоветские трансформации в городе. KORYDOR поговорил с ДИАНОЙ УХИНОЙ о различиях в советской матрице, памятниках женщинам и дрейфе как способе узнать город заново. 

Евгения Олейник: В чем заключается твое исследование?

Диана Ухина: Оно началось с поиска общего у Киева и Бишкека. Первое, что приходит в голову – проверить, есть ли в Киеве улица, названная в честь моего города (таковой не оказалось). Потому что в Бишкеке есть Киевская улица. Но в Киеве была улица Фрунзе, теперешняя Кирилловская, а Бишкек раньше назывался Фрунзе, и улица Фрунзе там, разумеется, тоже есть. Второе, о чем я подумала – урбанизация в советских городах. Типовые застройки 60-70-х годов везде практически одинаковые.

В результате я остановилась на теме советских памятников – их сходстве и отличиях в Киеве и Бишкеке. У нас, например, есть Монумент дружбы народов, у вас – Арка дружбы народов.  В обоих городах  есть Памятник борцам революции – правда, как я выяснила, ваш недавно снесли. Мне интересно, как схожие советские нарративы репрезентировали себя в разных контекстах через монументальные искусство, что произошло с этими объектами, которые представляли официальную идеологию: чем они теперь являются для публичного пространства, кого объединяют, кто через них пытается выстроить свою идентичность. Потому что если у вас Монумент борцам революции – это памятник чекистам, то в Бишкеке это скульптура женщины, которая погибла за советскую власть. Он стал символическим местом для феминистских инициатив, они  периодически проводят  события там.

Кроме того, в Киеве меня очень заинтересовал комплекс возле «Родины-матери» – там интересная монументальная композиция линейного, модернистского и барельефов. У нас в стране я таких масштабных вещей не видела. Это тоже много говорит о положении того или иного города в СССР – как выстраивался властный нарратив и насколько архитектура выполняла подчиняющую, давящую функцию. У нас все намного скромнее.

Мое исследование – долгосрочный проект. Ведь советская матрица всюду была формально одинаковая, но не гомогенная. В каждом городе отличались взаимодействия и условия.

Е. О.: Существует ли в Киргизии дискуссия о советском наследии – о том, что оно значит теперь, и как с ним обходиться?

Д. У.: Мне кажется, в Кыргызстане советское мало кем осмысливается. Оно присутствует, но в публичное поле рефлексий и рассуждений практически не входит, либо я мало знаю о таких инициативах. То же самое касается государственной политики, она рандомная. Например, памятник Ленину стоит на старой площади рядом с главной площадью Бишкека, напротив здания исторического музея (бывшего музея Ленина). В этом году музей реконструируют и, насколько я знаю, уберут большую часть советских барельефов и фресок посвященных революции. Вместо Ленина в конце 90-х поставили памятник независимости – женщина на шаре, которая держит в руках тюндюк (верхнюю часть киргизской юрты), стилизованный под солнце. В 2011 году этот монумент тоже снесли. Теперь там памятник Манасу, эпическому герою. Потом на той же площади через дорогу появился памятник Чингизу Айтматову. Таким образом, она символически закрепляет некие патриархальные тенденции. Интересно, что образ женщины может появиться в публичном пространстве только если удовлетворяет запросы общества – если это мать или жена. Как-то в Бишкеке мы ехали с гостем из Петербурга на такси мимо Памятника борцам революции. Я начала объяснять, что он значит и кому посвящен, но таксист перебил меня и сказал, что это на самом деле памятник матери.

Е. О.: Для многих постсоветских стран был или до сих пор является актуальным языковой вопрос – соотношение русского и национального языков. В Киргизии конфликтуют по этому поводу?

Д. У.: Понятно, что работая в органах власти, ты должен или должна владеть кыргызским языком. Но я, к примеру, его не знаю, как и определенный процент людей в стране, особенно в Бишкеке. Есть такое неформальное понятие как «киргиз» и «кыргыз». Первые – это те, кто представляет эту этничность, но не говорят на кыргызском. Такая обрусевшая, как бы «потерявшая корни» группа, которая несколько маргинализируется со стороны более традиционно настроенной части. А вторые – «кыргызы» – это те, кто опираются на свою этничность. В больших городах (Бишкеке или Оше) многие говорят на русском, а в регионах – в основном на кыргызском, и если ехать туда, например, с исследованием, то знать язык важно: отзывы о казино от otzyvycasino.com. Что касается агрессии относительно незнания языка, то она зависит не от территории, а скорее от пространства и людей. Например, на научной конференции могут сделать замечание, что ты говоришь на русском, а не на «своем» языке. Тем не менее, скажем, в Оше на рынке можно свободно говорить по-русски. Тебе ответят по-кыргызски, но все друг друга поймут.

В школе мы учим язык, но нет нормальной методологии и мотивации его учить – в тот период. Государство заявляет, что все должны знать язык, но ничего для этого не делает. Есть несколько гражданских инициатив по развитию языка: например, пишут статьи для Википедии на кыргызском, создают онлайн-переводчик или самоучители.

Е. О.: Почему ты решила приехать в Украину?

Д. У.: Я никогда раньше не была в Украине, но пересекалась с художниками и художницами отсюда в рамках других программ. Важную роль в моем решении приехать сюда сыграла принимающая сторона – в работе CSM и Open Place я увидела несколько точек пересечения и решила, что мы интересны друг другу. Основные направления «Лаборатории си», которую я представляю, – художественные городские исследования, визуальная культура, гендер и феминизм. Также мы  сотрудничаем с мемориальными музеями в Бишкеке. Сейчас они маловидимы, и нам кажется, что в рамках совместных проектов они могут стать чем-то действительно интересным для города.

Например, мы делали в Мемориальном доме-музее Ольги Мануйловой выставку ее работ и работ Лидии Ильиной (народных художниц Киргизской ССР), которые репрезентировали женщину как общественную деятельницу, работницу, участницу политических процессов. Мы нашли очень интересные эскизы Мануйловой, связанные именно с образом женщины, и дополнили экспозицию документами о процессе эмансипации в СССР, в частности, в Средней Азии, в 1920-х годах. Мы понимаем, что в ходе этого процесса было сломлено много жизней, но и осознаем его амбивалентность. Ведь именно он позволил мне получить образование и самостоятельно решить, чего я хочу.

Е. О.: Насколько для Киргизии актуальна проблема гендерной дискриминации?

Д. У.: В плане гендерного равенства у нас все хорошо – «по бумажкам». Инициативы, которые позиционируют себя как феминистские, появились в Кыргызстане лет пять назад, но до этого было сформировано довольно большое движение женских правозащитных организаций, которые работают с 1995 года. Причем они довольно влиятельны – именно благодаря им у нас появились квоты для женщин в политических партиях – каждая четвертая в списках. После выборов женщин могут вытеснять из партии. Но в 2005 году, например, у нас был абсолютно мужской парламент (после чего и появились квоты). Также часто законопроекты, связанные с положением женщин, отдают на экспертизу женским правозащитным организациям. Еще в Бишкеке создана инициатива девочек-активисток. Но, к сожалению, их деятельность и деятельность феминистских инициатив сосредоточена в основном в столице.

Кроме того, в Кыргызстане практикуют кражу невест. Это преподносится как традиция, но мне кажется, что она искусственно сконструирована. Есть, конечно, случаи, когда парень и девушка договариваются провести этот обряд. Но бывает, когда девушку крадут без предварительного согласия. Она может даже не знать своего жениха и не сможет вернуться домой, потому что «опозорит семью». Часто девушки просто не видят альтернативы для своей жизни. У нас есть кризисные центры для них, но большинство даже не подозревают, что могут вернуться куда-то, кроме семьи, и где их могут поддержать. Я рассказываю об этом, но мне бы не хотелось, чтобы это ассоциировали с моей страной в первую очередь. Эта практика существует, но не повсеместно, и с ней борются на разных уровнях.

Е. О.: Расскажи об исследованиях «Лаборатории си». Как вы работаете с городским пространством?

Д. У.: Один из методов художественной практики «Лаборатории си» – метод дрейфа. Мы заимствовали эту практику у Ситуационистского Интернационала во Франции, который существовал в 60-е годы. Для ситуационистов это был анархический жест – блуждание по городу и выпадение из капиталистических отношений. Мы же используем эту форму для коллективных прогулок по городу, где ты выпадаешь из целей перемещения – в каждой новой точке ты решаешь, куда дальше будешь двигаться. Таким образом, мы также исследовали те части города, где не были, но за которыми закреплены определенные стереотипы – чтобы утвердится в них или разрушить их для себя.

Мы пытаемся говорить о том, что город разный: есть разные группы и их потребности, которые нужно учитывать в городской политике. Потому что появляются запросы от более привилегированного класса, например, на велодорожки. Его пытаются удовлетворить, но вопрос в том, как правильно это сделать, и как вообще услышать запросы менее видимых групп населения, а не только тех, кто имеет возможность озвучивать свои потребности. Например, в Бишкеке есть «фрунзенцы» – коренные бишкекчане, которые позиционируют себя как хранителей городской культуры и часть из них не очень хорошо настроены по отношению к приезжим. Многие из них представляют местную интеллигенцию и почему-то считают, что имеют большее право на город. Они не задумываются, почему другие люди приезжают в Бишкек. Вместо того, чтобы пытаться как-то интегрировать этих людей с совершенно другими культурными практиками, город их просто отторгает.

Фото: Саша Коваленко