Кнеппи Кайзернеппи: “Дерзкая протестная музыка чаще всего получается из такого же стиля жизни”

Knappy Kaisernappy родилась во Франции, часто ездит по Европе и бывает в Украине. Кроме музыки, она рисует, преподает искусство, исследует пластичность, импровизацию и философию культуры. Часть её научной работы по иконологии посвящена Украине. О себе пишет как о междисциплинарной художнице. На вопрос, чувствует ли она связь между всем, что делает, отвечает, что её музыка сама по себе является результатом всех интересов. Сейчас Knappy Kaisernappy во Львове и сыграет сет на феминистичной вечеринке к 8 марта. Мы поговорили о месте женщин на сцене, настоящей рейв культуре, и о том, как трудно артистам балансировать между бунтарством, солидарностью и рынком.

Катерина Глущенко: Что ты думаешь о том, что техно сейчас переживает лучшие времена — очень популярно и хорошо продается, и даже в Украине говорят о расцвете рейв-культуры?

Кнеппи Кайзернеппи: Техно-музыка и культура рейвов — это совсем разные вещи, как мне кажется. Мое детство и юность прошли в Бретани, это сельская местность на западе Франции. С техно я знакомилась не в клубах с платным входом и охраной, а на нелегальных многодневных sound systems тусовках или техно-фестивалях, которые я и называю рейв-культурой. Люди, которые познакомили меня с этим, жили в фургонах, ездили в них по Европе и играли свою музыку, в основном состоящую из импровизаций. Их кочевая жизнь была абсолютно антикапиталистической. И хотя многие из них уже умерли из-за наркотиков, все они говорили мне, что важен не пункт назначения, а сама дорога. Я сейчас говорю о том техно-сообществе, которое вдохновлялось The Spiral Tribes.

Сама техно-музыка, как и всё радикальное в искусстве, сейчас проходит этап облагораживания и приспосабливается к массовой культуре. Я же люблю техно за его примитивную, первичную энергию, за его коммуникативность. И поэтому же экспериментирую с ритмами или добавляю в свои дорожки другие звуки или мелодии.

К. Г.: Что сейчас происходит с той рейв-культурой, которую ты знаешь из 90-х?

К. К.: Её не сравнить с тем, что было раньше, но она все еще существует, просто почти незаметно. Само выражение “культура рейвов” появилось уже на закате этих тусовок. Продюссеров, которые его выдумали, наверно, привлекал миф о настоящих рейвах, хотя они могли так ни разу и не попасть туда. Сегодня они называют рейвами обычные тусовки в клубах, теряя при этом львиную долю первичного значения. Наверное, они делают это не только из-за ностальгии, но и потому, что это слово отлично продается.

К. Г.: Что будет дальше с этой индустрией?

К. Г.: Технологии развиваются так быстро, что сейчас кто угодно может делать музыку. Это классно с гуманистической точки зрения, и очень интересно с экономической: рынок инструментов, программного обеспечения и ночных развлечений горит, и поэтому перед музыкантами стоит непростая задача: придумывать и продавать что-то особенное и одновременно узнаваемое. Я не думаю, что творчество сейчас вообще может существовать в вакууме. Скорее наоборот, многие артисты относятся к своей музыке не как к произведению, а как к производству: создать, продать, запомниться и дальше по кругу. Я замечаю, что из-за экономической выгоды все больше артистов выбирают сольные проекты или диджеят, так легче выжить.

Я вообще далека от романтических мыслей о том, что художники сознательнее или этичнее других людей. Но то, что у них все равно больше возможностей выражать себя и свои позиции, требует здоровой самокритики. Артисты, как мне кажется, вообще должны не столько выражать себя, сколько отражать мир вокруг и менять его изнутри. Но вместо этого многие, конечно, выбирают места потеплее и стабильность – отсюда и отношение к музыке как к бизнесу, не больше. Я часто скучаю по времени, когда я была просто преподавательницей искусства и занималась активизмом каждый день, при этом не продавая себя и свое имя как бренд.  

К. Г.: Тебе не кажется, что меньшинства сегодня чаще выбирают электронную музыку, чем какую-то другую?

К. К.: Я считаю, что дерзкая протестная музыка чаще всего получается из такого же стиля жизни, связь с дискриминируемыми культурами тут очевидна. Но я уже раньше говорила о том, что техно больше не репрезентирует контркультуру, потому что коммерциализация уничтожила его первичную установку на образование, сопротивление, солидарность и отсутствие самой идеи звездности артиста.

Knappy Kaisernappy

К. Н.: Ты приехала во Львов, чтоб выступить здесь 8 марта с двумя другими диджейками. Как часто ты играешь для фем-сообществ?

К. К.: В ноябре я играла в Ренне на феминистичном ивенте. Идея была в том, чтобы поддержать и расширить возможности женщин, а еще научить их устраивать такие же мероприятия. Ещё несколько раз меня приглашали в женские лайн-апы, организованные Gaetan Nael. Он работает с видимостью меньшинств в музыке и искусстве, в том числе, на местных сценах. Он и Иван Самокруткин одни из первых приглашали меня играть. Когда Самокруткин попросил меня написать и сыграть получасовой сет для платформы система|system, со мной связался лейбл AVNL Records и договорился о сотрудничестве. Я встречала много активистов, и мужчин и женщин, которые помогали мне и давали возможность помогать другим, и это кажется мне очень важным.

Сегодня всё больше кураторов думают, как эффективнее интегрировать в музыкальный процесс не-мужчин, но их работы всё ещё недостаточно. Даже очень активные на сцене женщины всё равно проводят большую часть времени в мужских коллективах, и это, как мне кажется, главная проблема. Конкуренция между женщинами тоже проблематична: некоторые так боятся потерять аудиторию, что видят в других только соперниц. Именно поэтому важно развивать чувство солидарности, которое важнее конкуренции и конфликтов интересов. Этого сложнее добиться в музыке, в сфере абсолютной свободы, где почувствовать соперничество ничего не стоит. Жестокая борьба за приглашение играть свою музыку еще естественнее, потому что многие артисты бедны. И бедность, в свою очередь, создает немало трудностей в работе над гуманистическими проектами.

К. Г. Ты участвуешь международной сети female:pressure, которая уже 20 лет работает с видимостью женщин, трансгендерных и небинарных людей в музыке. Насколько успешно, по твоему, она справляется со своей задачей?

К. К.: Я не могу ответить так хорошо, как хотела бы, потому что не знаю о других похожих объединениях. Но лично для себя я использую эту базу данных, чтоб искать новых артистов, слушать их музыку и сотрудничать с ними. Я стремлюсь к тому, чтобы как можно больше женщин, трансгендерных и небинарных людей были включены в наши проекты, и эта база очень помогает объединяться.

Female:pressure часто рассылает участникам сообщества письма со списками новоприбывших членов, техническими и эстетическими вопросами и новостями. Благодаря ей я познакомилась со многими, на мой взгляд, великими музыкантами, с которыми работаю и сейчас. Это очень поддерживает и мотивирует.

К. Г.: Я еще знаю, что female:pressure бойкотирует те музыкальные события, в которых плохо представлены меньшинства. Как ты думаешь, насколько это эффективный способ борьбы?

Knappy Kaisernappy

К. К.: Я думаю, что эти протесты направлены больше на привлечение общественного внимания к неравенству и сексизму в музыкальной индустрии. А ещё они заставляют менеджеров и кураторов давать больше пространства меньшинствам и разнообразить контент. Иногда и сами артисты решаются бойкротировать какое-то событие по тем же причинам. Пару дней назад Fennezs отказался играть с Konstantin из Giegling label из-за его сексистских высказываний.

К. Г.: В ноябре ты запостила картинку, где было написано, что твои «друзья» перестают тебя фолловить, если ты выкладываешь что-то политическое. Там же ты пишешь, что выпускаешь недостаточно политизированную музыку. Насколько вообще электронная музыка удобна для политических высказываний?

К. К.: Иногда я рисую что-то наивное, эти рисунки чем-то похожи на записи в дневнике. В них я выражаю свои политические взгляды или поднимаю важные для меня проблемы. И тогда я замечаю, что поднимать политические вопросы в социальных сетях – значит окружать их молчанием. Многие люди пользуются ними, чтоб отвлечься или даже развлечься. Но это не меняет моего отношения, потому что я уверена, что долгосрочные действия более эффективны.

Например, этой зимой я много думала о содержании музыки, о том, как она включается в политику, не становясь при этом банальной. Я знала, что женщины недостаточно видны не только в музыке, но и в визуальном искусстве. И поэтому решила порыться в архивах, чтоб найти больше материала, сделанного женщинами. И хотя это было трудно, что еще раз доказывает проблему с видимостью, я нашла много интересного контента 1960–70 годов с кучей исследований, образовательных программ, полевых записей, поэзий, текстов и экспериментальной музыки. Чтоб сделать всё это более заметным, я начала включать их в свои сеты. Получается что-то похожее на музыкальные коллажи. И я чувствую, что это приносит в мою музыку новые оттенки и смыслы.

А когда я недавно думала об отсутствии слов в электронной музыке, то начала миксовать больше хип-хопа, тоже благодаря политическим позициям некоторых музыкантов. Вообще, связь между искусством и политикой — вопрос интересный и сложный одновременно. Но я все равно думаю, что осознанные эксперименты и практики — это всегда заявление о позициях, выражение своего отношения к миру и обществу. Искусство и говорит о реальности, и является инструментом для изменения реальности, поэтому любые эксперименты помогают искать новые конфигурации, развивать старые идеи и вообще видеть мир более сложным и комплексным.