Евгений Никифоров: “В каждой области Украины сохранилось примерно 500 монументальных работ. Это — много”

З 14 травня до 14 червня в Харкові, в Центрі сучасного мистецтва «ЄрміловЦентр» триває міжнародна виставка «Шлях Енея. Художники сьогодення сам на сам із минулим» (куратори — Борис Філоненко (Україна), Лука Фйоре (Італія). Аби розповісти про персональні стосунки сучасного митця із минулим, куратори зібрали у ній роботи тринадцяти художників, художниць і художніх груп різних країн та поколінь: Мікеланджело Антоніоні, Відкритої групи, Еміліо Ісґро, Миколи Коломійця, Юлії Кран, Владислава Краснощока, Павла Макова, Євгена Нікіфорова, Адріана Пачі, Андрія Сагайдаковського, Джованні Франджі, Йосипа Хмелевського та Ігора Яновича.

Виставка є частиною соціокультурного фестивалю Дантефест, що проходить у Харкові з 2014 року. Виставку підтримав Український культурний фонд.

Готуючись до проекту, український куратор поговорив з одним із учасників виставки, Євгеном Нікіфоровим — про методику роботи фотографа з мозаїкою та пам’ятниками радянської епохи, про польові розмови з людьми та карти гостинності України, і про те, як монументальне мистецтво може лишатися непоміченим.

Борис Филоненко: Начну с общего вопроса: что такое «прошлое», с которым ты работаешь?

Евгений Никифоров: На данном этапе прошлое для меня — это картинки и видеодокументация, с которыми я работаю, перед тем как поехать на место. Чтобы увидеть, как оно выглядело 40-60 лет назад. Я беру тот временной период, которым занимаюсь, визуализирую, стараюсь представить, каким это место было раньше. Гуляя по новому месту или по уже знакомому, я нахожу градообразующие точки, ключевые привязки к архитектуре, а также стараюсь углубиться в процесс создания этих мест, разговаривая с архитектором или художником. Стараюсь понять, как они воспринимали это место, что позволяет мне лучше работать с материалом.

Б.Ф.: Почему мозаики — градообразующие элементы?

Е.Н.: Чаще всего мозаики создавались в местах, в которых проходят человеческие потоки. Когда я готовлюсь к поездке, я стараюсь через спутниковую карту понять, где находятся основные городские перекрестки. Я чувствую закономерность в том, что мозаики создавались с каким-то расчетом: это вещи, которые будут сопровождать рабочих, идущих на фабрику, детей — в школу, встречать людей перед дворцом культуры. Это основные моменты. Если говорить о монументальной пропаганде, чем являются эти мозаики изначально, то они расставлены по городу в соответствии с планом архитектора. Когда формировался новый квартал, новый микрорайон, там изначально было заложено место, где будут находиться элементы агитации и пропаганды.

Б.Ф.: Находясь на месте, ты разговариваешь с современными пользователями этого пространства?

Е.Н.: Если работа находится в публичном пространстве и свободном доступе, я стараюсь ни с кем не разговаривать. Чаще всего разговаривают со мной. Спрашивают, зачем я фотографирую здание или конкретную работу. Это же всего лишь непонятное изображение на стене, камушки, пропаганда… Люди искренне не верят, что можно приехать из другого города, чтобы снять что-то на стене. Но довольно много я разговариваю, когда мне нужно попасть внутрь какого-то пространства, когда есть охранники и дежурные. Там и завязываются самые интересные разговоры. Бывает, тебя проведут к работе, а в редких случаях знают, кто ее создавал. И бывают моменты, когда дежурные относятся к мозаике или витражу как к своему владению и с гордостью его показывают.

Тернопольская область — единственная, в которой меня не только пустили на охраняемый завод, но и сказали: «Приходи на выходных, мы покажем больше». Это была фабрика текстиля, которая в последние годы производит военную одежду. В 2016 году от Национального художественного музея мы отправляли запрос о том, что нам нужно снять мозаики. Я не знал, где они находятся. Нам ответили, что это стратегический объект и попасть туда невозможно. А когда я приехал туда лично, то оказалось, что все на фасаде и не нужно никаких разрешений. Но я пошел внутрь, и там тоже оказались мозаики. Охранница, которая с виду была старше меня года на три, сказала: «Синочок, приходь на вихідних».

Б.Ф.: Из тех людей, которые обращаются к тебе на улице, кто именно задает вопросы? Ты мог бы их описать? Почему они спрашивают? Они реагируют на «человека с фотоаппаратом» или на то, что именно ты фотографируешь?

Е.Н.: Я для себя сделал вывод, что часто это зависит от региона, который я снимаю. Когда я еду в определенную область, заранее предполагаю, какие слова какую реакцию будут вызывать. Перед поездками в 2014-2015 годах у меня были одни представления о том, как люди настроены к незнакомцам. Но после съемок все поменялось. Я ожидал, что самым гостеприимным будет Львов, например. А оказывается, что там сложнее всего снимать, сложнее всего договариваться, и тебя иногда просто выгоняют из кабинетов. В то же время в Донецкой области, которую я совсем не знал до 2014-го, можно очень быстро завести хороших знакомых, которые покажут тебе город, что-то расскажут, пригласят в гости. У меня есть своя личная карта гостеприимности Украины. Могу выделить Тернопольскую и Хмельницкую области как самые гостеприимные, где легче всего снимать. И сложнее всего мне дается Харьков и Львов.

Б.Ф.: Отличная пара, если учесть, как часто эти области противопоставляются… В этих коротких разговорах с незнакомцами ты много рассказываешь о цели своей работы?

Е.Н.: То, что я рассказываю, тоже зависит от места. Когда я снимал в Крыму, мне необходимо было сказать, что я просто люблю архитектуру и собираю архив. Но не говорил, для чего он. Это тоже правда, но я не говорил, что это будет книга об украинских мозаиках, что поскольку я считаю Крым Украиной, то для меня важно включить крымские мозаики в эту книгу. Этого я, конечно, не расскажу.

Если я прихожу на завод, говорю, что делаю архив. Если прихожу в художественную среду, говорю, что работаю над книгой.

Б.Ф.: А какой «правильный» ответ на вопрос «Зачем ты это делаешь?» Не для музея и не для охранников, не в Крыму и не в Киеве. Твой собственный ответ.

Е.Н.: Если говорить о мозаиках, то для меня это способ познакомиться с украинским искусством, с любимой его частью — 1960-1970-ми годами. Самому себе я объясняю это так, что собираю коллекцию. Но эта коллекция не физическая, а в фотографиях. Я понимаю, что в Национальном музее есть Алла Горська, Виктор Зарецкий и другие. А у меня есть полное собрание их монументальных работ… На самом деле, неполное. Еще есть несколько точек, куда нужно попасть. Но я чувствую какое-то внутреннее удовлетворение оттого, что я успел снять эти работы до того, как они исчезли, либо частично исчезли.

Также это возможность познакомиться с городами. Чтобы найти эти мозаики, нужно четко понимать, как строились города и микрорайоны. То, что я говорил ранее: пересечение человеческих путей в городах. Поэтому я заранее готовлюсь, еду на это место вживую и больше понимаю то пространство, в котором живу.

[К нам присоединяется издательница Катерина Носко. Мы говорим о митингах против незаконных застроек, один из которых пройдет на следующий день после разговора, 1 марта 2019 возле Киевской городской администрации. Пересказываю часть рассказа Евгения о “гостеприимности городов”. Обсуждаем, что Катерина из Хмельницкого — «гостеприимного» региона, а я — из Харькова, «негостеприимного»]

Е.Н.: Мне нужно еще много ездить, чтобы выборка была больше.

Б.Ф.: Кроме советской мозаики, с 2014 года ты снимаешь серию «О монументах республики» — о падении памятников во время Революции достоинства и после подписания закона о декоммунизации. Для этого проекта тебе тоже приходилось много ездить и искать. Какую фотографию из этой серии было сделать сложнее всего?

Е.Н.: Сложнее всего было с запорожским Лениным, потому что я очень долго искал его. У меня были вводные данные, что этого Ленина три дня срезали алмазной пилкой, специально привезенной из Германии. Пилка постоянно ломалась. Потом памятник погрузили на автомобиль и увезли в неизвестном направлении. Через некоторое время я узнал, что он находится на одном из водоканалов. Запорожье – огромный город. Я отметил на карте все водоканалы, пытался узнавать, где это может быть. Впервые мне не удалось найти с помощью спутника то место, которое я ищу. Впервые! Но позже, когда ко мне обратились уже как к фиксеру, чтобы снять этот памятник для фильма, я поднапрягся и написал в городскую администрацию. Мне указали нужный водоканал, выделили машину от администрации, отвезли. Там оказалась вооруженная охрана, потому что Ленина – а это 40 тонн бронзы — спрятали. Водоканал обеспечивает водой огромную часть города, поэтому там охранники, и Ленин под надежной защитой.

Б.Ф.: Вообще возможно собрать полные коллекции памятников и мозаик? С их поиском ты работаешь сам? Я вижу, что тебя тэгают в инстаграме в постах и сторис с мозаиками. Насколько это помогает?

Е.Н.: Это на самом деле редко происходит. Активно работает инстаграм, но я получаю сейчас два изображения в месяц. Это совсем немного. По моим подсчетам сейчас в каждой области сохранилось примерно по пятьсот монументальных работ. В общей сложности это — много. Я знаю про примерно 3500 работ. Это основные и, наверное, самые ценные. Но есть еще много других. Поэтому ответ на вопрос “как собрать все” – никак.

Б.Ф.: С памятниками проще? Во время ленинопада в социальных сетях можно было рассмотреть карты со всеми памятниками Ленину в Украине.

Е.Н.: С Лениным просто. Всегда это был градообразующий элемент. В каждом селе он находится в центре, в каждом городе — это центральная часть микрорайона. Касательно других памятников — их невозможно сосчитать. Кроме описанных работ, у художников была еще халтура. Скульпторы рассказывали, что в течение лета они могли делать халтуры, проезжая по трассе мимо сел, делая одну и ту же голову для этих сел, так зарабатывая на несколько лет вперед. Мне говорили об этом в разных областях. Была официальная работа, была неофициальная. Это касается и мозаик.

Периодически я продолжаю находить Лениных в публичных пространствах, хотя не раз читал новости о том, что был снесен «самый последний Ленин».

Б.Ф.: А с какого памятника ты начал?

Е.Н.: Первого Ленина я сфотографировал на Бессарабке. Я не присутствовал в тот момент, когда его свалили. В это время я был на улице Институтской, тогда была попытка штурма. На протестующих напали, мы разбежались. Я очень устал и не пошел на Бессарабку. Наутро там была глыба без головы, рук. Люди отбивали себе кусочки мрамора.

Потом я понял, что будет череда памятников и был заинтересован в процессе того, как будет происходить их разрушение. Я пользовался таким методом: снимал объект, который скорее всего будет как-то изменен в будущем. Искал, снимал их. Приходил снова через пару месяцев, а они уже исчезали или менялись.

Б.Ф.: Ты еще возвращаешься к памятникам? Или это законченная серия?

Е.Н.: Когда я задумывал этот проект, мне хотелось рассказать историю декоммунизации через картинки. И если я показываю тридцать фотографий из серии и человек понимает, что происходит, тогда мне кажется, все получилось. Сейчас я считаю, что это так. В целом я закончил работу. Мне лично не хватает двух фотографий. Я знаю, где их нужно сделать. Нужно просто поехать, чтобы рассказ был более полным.

Б.Ф.: Мне хотелось разобраться не только с тем, каким предстает «прошлое» в твоей практике, но и что такое ситуация “художник один на один с прошлым” для тебя. Какую роль в твоих проектах играет переосмысление прошлого? Может ли вообще современный художник работать с этой темой?

Е.Н.: Я в принципе работаю один. И со всеми находками я нахожусь один на один. Безусловно, работая с этими темами, я слышу негативные отзывы о том, что этим памятникам не место в публичном пространстве. Для меня является странным то, почему сегодня люди относятся к ним как чему-то, что влияет на их жизнь. Потому что я абсолютно спокойно к этому отношусь. Мне кажется, что если у тебя памятник не вызывает никаких эмоций, то ты пережил и переосмыслил всю эту ситуацию. И в то же время меня удивляет, почему люди не могут относиться к этому как к произведению художника. Почему памятники так часто их ранят, вплоть до драк?

В первую очередь я работаю для себя и над темой, которую выбрал. Будет ли она интересна другим? Изначально я не думаю об этом. И, конечно, не подстраиваюсь в процессе, чтобы сделать это более интересным для публики. Я занимаюсь какой-то историей и пытаюсь рассказать ее в фотографиях.

Б.Ф.: Эта тема пройдена? Архив — это конец разговора?

Е.Н.: Я думаю, что фотографии могут работать и как архив, и как предмет разговора. Все меньше остается физического носителя публичного пространства [памятников, мозаик – ред.]. Оно бесследно исчезает. А чтобы было о чем говорить, важно чувствовать и видеть, как это выглядело. Потому что на самом деле памятники, которые ты видишь вживую, сильно отличаются от того, когда ты видишь их на фотографии. Своими работами я пытаюсь перенести человека в то место, в котором я был, чтобы он понял, как монументально это было.

К.Н.: Несколько лет назад ты участвовал в проекте CSM «6 мозаик» о мозаиках на Проспекте Победы. В рамках проекта вы говорили с жителями домов. Как это было?

Е.Н.: Да, меня позвала в этот проект Женя Моляр. Меня попросили сделать фотографии шести мозаик – одних из самых грандиозных в Киеве и, наверное, в Украине. При этом нужно было поговорить с местными жителями. Две мозаики из шести собирались демонтировать, потому что на одной был советский герб (который нарисовал Георгий Нарбут), а вторая вошла по ошибке. Она была о трипольской культуре. Я спрашивал у людей, что они знают об этих работах. Кажется, двадцать человек проинтервьюировал под каждым подъездом. И мне было интересно получить этот отклик, чтобы понять, как люди относятся к тому, что работу на их доме хотят уничтожить. Я нашел нескольких людей, которые помнили, как эти работы выкладывались, в 1968 и 1979 годах. Они составлялись в два этапа и были те, кто помнят 1968 год. Ни один человек не выступил за то, что герб должен быть закрыт. Все были против утепления стен, потому что видели в этих мозаиках уникальность того пространства, в котором они живут. Было странно то, что в других местах, когда я задаю подобные вопросы, мало кто обращает внимание на мозаики. А в этих домах все знают, о чем речь.

Я учился в университете рядом с этими работами и ходил мимо них пять лет, каждый день. И ни разу их не видел. Ни разу. Я их не помню. Они у меня совсем не отложились. Это о том, как работает мозаика. Это то, что я слышу и от других людей. Поэтому не удивляюсь, что огромную работу можно не замечать. Особенно когда она становится частью общего пейзажа, смешанного с рекламой.

Б.Ф.: А та фотография, которая висит в твоей кухне, с рукой запорожского Ленина под охраной? Насколько она заметна в твоей повседневной жизни?

Е.Н.: Иногда я обращаю на нее внимание. Она массивная и занимает всю стену. Это такое напоминание: нужно не забыть доснять то, что ты задумал. Нужно больше работать с архивом, больше встречаться со скульпторами… Работа не закончена. Я абсолютно абстрагирован от смысловой нагрузки этого памятника. Не ассоциирую его со временем, в которое он был создан. Скорее с Михаилом Лысенко и Николаем Суходоловым — людьми, которые его создали.

Фото до тексту – Євген Нікіфоров