Повседневность и война

С 17 августа в Национальном музее Тараса Шевченко откроется выставка, посвященная повседневному труду во время войны. Авторы выставки «Победы побежденных» – художница и фотограф Евгения Белорусец, кураторка Татьяна Кочубинская, архитектор Иван Мельничук – попробовали выстроить нарратив о Донбассе как о месте неустанного труда, самопожертвования и человеческой истории.

В фокусе объектива Евгении Белорусец – шахтеры и рабочие маленьких городов Донецкой и Луганской области, которые оказались на линии фронта. Производство и тяжелый труд для них связаны с их прошлым и настоящим, а для многих – и будущим. Вне зависимости от военных действий, они по-прежнему ходят на работу и исполняют свой «рабочий долг».

В конце 80-х – начале 90-х гг. украинский фотограф Валерий Милосердов снимал шахтеров Донбасса с точки зрения общественной и политической значимости. Его проект «Брошенные люди» засвидетельствовал упадок в регионе, который когда-то называли «краем угля и роз», большую социальную и экономическую нестабильность.

В начале 90-х луганский автор Александр Чекменев запечатлел голые улицы своего города, его фотографии словно кричат о социальной яме, в которую попали жители Луганска. В нулевые, до начала Оранжевой революции, Виктор Марущенко сделал серию фотографий о мечтах жителей промышленного региона и о том, сколько стоит их мечта на практике.

Евгения Белорусец не пытается показать политическую цену и не контекстуализирует проблематику проекта в этом ключе. Художница как архивистка снимает тружениц и работяг, которые при всей своей близости к политике и войне, остаются аполитичными. Белорусец выстраивает человеческие истории в один гуманистический нарратив, который, по ее мнению, в украинском обществе утратил свою значимость.

Важным элементом выставки станут архивные материалы и документы, которые художнице предоставил Профсоюз шахтеров. Выставка продлится с 17 августа по 4 сентября и будет сопровождаться лекционной программой и дискуссиями при участии украинских и иностранных гостей.

 О том, как появилась выставка и где в ней грань между документальностью и фикцией с художницей поговорила Катерина Яковленко.

Катерина Яковленко: Ты занимаешься документальной фотографией, это очень непростой жанр, у которого есть свои особенности. Насколько тебе комфортно работать с таким материалом? В сегодняшнем информационном обществе слово «документ» очень зыбкое. Что, на твой взгляд, является документом? Можно ли документировать жизни людей, и насколько твоя субъективность как авторки влияет на твой объект исследования?

Евгения Белорусец: Я сомневаюсь в объективности документа. Нашу выставку я считаю основанной на документе, но не претендующей на это звание. Граница между документом и фикциональным рассказом условна, и стоит только всерьёз попытаться её увидеть, как она исчезает бесследно. Фотография в моём случае может быть документом лишь в том смысле, что она фиксирует встречу с тем или иным человеком и создаёт пространство для его/её участия в выставке, работе. Тем не менее, перед лицом практики любая теория сегодня вынуждена жить с ощущением неприкаянности, собственной неточности. Обращение к документу лишь проявляет повсеместное ощущение ненадёжности личного опыта, поиск опоры там, где её, возможно, уже нет. В случае нашей с Татьяной Кочубинской и Иваном Мельничуком выставки можно, наверное, говорить о головокружении от невозможности проникнуть в неизвестные области опыта, к которым отсылает документ.

К. Я.: С одной стороны, тема Донбасса очень популярна среди фотографов и журналистов, так как война, точнее, ее процесс, а даже не исход, являются предметом дискуссий и манипуляций. С другой стороны, Донбасс в том традиционном виде, в виде рабочего и шахтера, сегодня маргинален. Порой кажется, что общество забыло о том, кто действительно живет в этой части Украины. Тебе как фотографу-документалисту чем интересна тема рабочего, почему ты выбрала его?

Е. Б.: Мне кажется, что ситуация, сложившаяся с шахтами, бросается в глаза. Шахты работали во время войны, не прерывали работу в часы обстрелов, когда многократно увеличивался риск жизни тех, кто находился под землёй. Шахта является метафорой не столько войны, сколько обесценивания человеческой жизни, процесса, который становится всё заметнее в Украине. Для огромного числа городов Украины шахты являются градообразующими предприятиями, и от их существования пока зависит жизнеспособность всех отраслей городского хозяйства.

Однако с первых же дней войны мы слышали призывы закрывать шахты, создавались и всё еще создаются подобные законопроекты. Шахтёрам, работающим на линии фронта на украинских территориях, не выплачивается зарплата. Но эта тема, не смотря на целый ряд очевидностей, окружена стеной молчания и неясности. Украинское общество в растерянности и с глубочайшим сомнением наблюдает за шахтёрскими протестами, требованиями, например, выплатить заработную плату, и словно не знает, чему верить, как реагировать на эти требования.

Возвращаясь к твоему вопросу, мне кажется, что феномен труда в зоне бедствия, катастрофы, рассказывает о войне и украинском обществе то, что мы никогда не узнаем из военных хроник. И это знание нам необходимо, чтобы сопротивляться войне, её многолетнему проекту, который связан в первую очередь с невозможностью мирной жизни. Если я скажу, что твоё детство прошло в шахтёрской среде, я не ошибусь? Чем для тебя является подобный тематический выбор?

К. Я.: На самом деле для меня сегодня это не простой вопрос. Я родилась в Луганской области, училась в Донецке. Мой прадедушка был расстрелян в Донецке то ли 1937, то ли в 1938 гг., точной даты смерти мы не знаем. Его, как и многих тогда, расстреляли по политической статье. Позже бабушку с ее детьми сослали в Азию. Они вернулись в Луганскую область после смерти Сталина, дедушка сразу пошел работать на шахту. Мой папа тоже шахтер. И в принципе, я росла в такой среде, где особенного выбора не было, чем заниматься. Выбор был очевиден и обусловлен средой. Никто не верил, что может быть другая жизнь или что можно выезжать за границы свой маленькой территории – города и области.

Жизнь таких населенных пунктов очень циклична, но этот цикл крайне мал. Все одно и то же, всегда год начинается с празднования Дня Шахтера, и заканчивается Днем Шахтера. Выдадим «на-гора» сверх нормы, не выдадим сверх нормы. Это такая смесь Оруэлла, Сорокина и Ерофеева.

Мне всегда было интересно, почему до сих пор все это работает, все эти старые модели героизации, конструирования реальности, нарратологии. И вот в этом всем я пробую разобраться посредством визуальной культуры и памяти.

Для меня большой вопрос о том, каким на самом деле является герой как идеологический/политический конструкт, и что такое Донбасс сегодня. Сейчас это абсолютно идеологическая конструкция, которая очень аморфна в своей визуальности. Где ее границы, в чем ее сегодняшняя специфичность?

Е. Б.: Мне не кажется, что мы вообще должны задавать себе вопрос, «что такое Донбасс», потому что он ведёт нас только к идентичности, сконструированной после распада советского союза, а потом перекроенной наспех во время войны. Подобный конструкт может быть только ложным, и его благонадёжная фальшь вызывает ту самую усталость, о которой ты говоришь. Именно поэтому выставка «Победы побеждённых» не имеет к этому вопросу никакого отношения.

Мы рассказываем о нас самих и о человеке, продолжающем работать, существовать в условиях совершенно новых, неприемлемых. Еще мы говорим о красоте этого существования, о загадке, которая скрывается за любой судьбой, построенной вокруг катастрофы. На этой выставке нет «Донбасса», он не подвергается ни анализу, ни оправданию, ни осуждению. Этот проект посвящен взгляду, который снимает эту конструкцию как излишнюю.

К. Я.: Ты также работала и на западной Украине и знакома с бытом западноукраинских шахтеров. В нашем обществе почему-то принято маргинализировать «Донбасс» и шахтеров за их некую исключительность и непохожесть на так называемую другую Украину. Но чем принципиально отличается их жизнь от жизни шахтеров этого угольного региона от другого? Неужели западноукраинские шахтеры и в целом производство на этих двух краях Украины оппозиционно друг другу?

Е. Б.: Сейчас западные угольные регионы переживают очень тяжелые времена, настолько, что различия можно считать аннулированными, не релевантными. На Западе Украины нет войны, но постоянные задержки заработной платы грозят привести целые области к крайней нужде, нищете.

Я не являюсь социологом, тем более, мне не хочется присоединяться к рядам тех, кто на так называемых «ментальных» различиях и сходствах между регионами Украины создаёт себе имя и репутацию. Сама постановка вопроса о сходстве и различии в Украине всегда носила политический и манипуляторный характер – словно утверждая чьи-либо особенности, мы вооружаемся знаниями, чтобы осудить какую-то часть наших сограждан. Неужели общество ещё не устало от этой однообразной игры?

К. Я.: Думаю, с одной стороны, оно, конечно, устало, с другой, это значительно облегчает жизнь, когда ты понимаешь, кто условно плохой, кто хороший, кто герой, кто антигерой. Конечно, легче себе представлять злодея в темном замке, потому, что к этому замку не подступиться. У нас не принято путешествовать внутри страны, общаться друг с другом, понимать друг друга. Нет практик примирения, которые бы работали внутри страны. А сейчас это, наверное, одна из важных практик. Ведь, примиряться придется не в рамках одного государства, а в рамках одного города, одной улицы или даже семьи.

Когда я была в Лисичанске уже после того, как город из фронтового стал прифронтовым, я встретилась с шахтером, который рассказывал историю про местного вожака ЛНР, который, как оказалось, был его одногруппником. Шахтер рассказывал, как из-за отказа идти воевать они неделю копали траншею. По его мнению, шахтеры не хотели воевать и не брали оружие в руки. Во многом такое мнение присутствует у многих шахтеров. С какими людьми сталкивалась ты, какую роль в войне занимали твои собеседники: жертвы, воина, палача, наблюдателя или нечто вообще иное?

Е. Б.: Шахтёры не шли воевать, даже когда им месяцами не выплачивалась их весьма скромная заработная плата, а ведь за участие в добровольческих сепаратистских батальонах им предлагалось неплохое ежемесячное жалование. Как бы в различных городах и сообществах не интерпретировалась война, большинство принимало твёрдое решение не участвовать в ней. Часто такое решение могло стоить жизни или подвергать её риску. Но пока эти отчаянные и порой героические поступки остаются не замеченными.

К. Я.: Разговаривала ли ты со своими героями о войне, как она отражается в их повседневности?

Е. Б.: Мы говорили о войне, и эти диалоги в изменённом виде войдут в мою книгу, над которой я сейчас работаю. Отчасти эти диалоги стали основанием для текстов, сопровождающих фотографии на выставке.  Но ответов на твой вопрос столько же, сколько тех, с кем я говорила. Меня недавно снова поразили слова психолога Наталии Опрышко из города Счастье, которая приедет в Киев, чтобы провести тут свой мастер-класс: «Война научила меня по-настоящему ценить и любить жизнь. Никогда я так не наслаждалась каждым прожитым днём, моими ежедневными заботами, как сейчас. Всё оправдано и обрело новые смыслы».

К. Я.: Американо-австралийская историк Шейла Фитцпатрик посвятила свое исследование повседневному сталинизму. В одной из своих работ она акцентировала внимание на эмоциональной составляющей, где описала значение каждой эмоции для советского человека. В ее исследовании эмоции были порой гипертрофированы. Герои твоих фотографий также эмоциональны (и в большинстве своем улыбаются). Но они в своей эмоциональности стеснительны и скромны. Как думаешь, с чем связана эта трансформация? Почему твои шахтеры улыбаются? Что эта эмоция означает для них?

Е. Б.: Хочется задать встречный вопрос: что значит для тебя эта улыбка как для зрителя, наблюдателя, читателя?

К. Я.: На самом деле это хорошая тема для исследования, мне пока сложно ответить на этот вопрос.