Великі питання після величного Арсеналу

25 липня напередодні відкриття виставки “Велике і Величне” в Мистецькому Арсеналі роботу Володимира Кузнецова “Коліївщина: Страшний суд” замалювали, а самого художника не пустили на територію музейного комплексу. Разом із муралом Кузнецова з виставки зняли ще одну роботу –  Василя Цаголова. Того ж дня під стінами Арсеналу активісти й художники провели акцію протесту проти клерикалізму в українській культурі (читайте відкритий лист Ініціативи самозахисту трудящих мистецтва). Під час мітингу відбулися арешти, згодом затриманих відпустили. 31 липня мають оголосити вирок організаторам акції та учасникам. У зв’язку з резонансними подіями KORYDOR поцікавився у представників гуманітарної спільноти, чим для нас усіх обернеться конфлікт у Арсеналі.

Микита Кадан (художник, учасник групи Р.Е.П):
Неожиданности не было. Цензура работ Кузнецова и Цаголова – прямое следствие идеологического характера выставки-декорации, оформления сцены единения церкви и государства. “Великое и величественное” представляет собой некую право-идеологизированную историю украинского искусства, в которой “цивілізаційний вплив християнства на розвиток культури в Україні” продолжается и сегодня, а легитимным источником этого цивилизационного влияния является именно Православная церковь Московского патриархата. Попасть в музейное повествование приятно и почетно. Но оно всегда является и повествованием политическим.

Для художника в условиях празднующего знаменательную дату Арсенала, “висеть рядом с Малевичем” – это значит и оказаться под благословением митрополита Владимира. Причем именно это благословение задает условия выставочного показа. Меня пригласили участвовать в этой выставке достаточно давно – я отказался. Леся отказалась, Р.Э.П. отказался. Можно совершить исход из властно-клерикального пространства лжи. Можно остаться и продолжать свою работу, как будто эта выставка является настоящим публичным пространством, в котором ценность художественного и гражданского высказывания не оспаривается – продолжать пока конфронтация не станет видимой.

Можно принять позицию партизана и вставить критическую иголку в жопу институции в последний момент. Можно отказываться от участия и предъявлять само свое отсутствие – если повторять это множество раз, то действует. Можно соглашаться на формальные условия, но продолжать критиковать изнутри – это действует тоже. Все это является вполне адекватными способами реализовать свободу высказывания в несвободных условиях. Но все острее становится необходимость преодолеть сами эти условия. Поэтому не надо бояться, что в результате развития конфликта “все развалится”, что пострадает международная репутация Арсенала, что “Киев останется без биеннале”. Без институции-агоры, возможной именно в условиях уважения к труду художника и отказа от цензуры, Арсенал – это всего лишь стены, а биеннале – это лишь чуть дороже, чем обычно, изготовленные объекты, и министерская речь на открытии. Все и так развалилось, бояться поздно. Чтобы создать в этом месте агору, нужно многое выжечь. Актуальная задача – не сохранение накопленного, а расчистка территории для нового.

Ольга Балашова (мистецтвознавець, кураторка):
Случившийся на прошлой неделе в Арсенале цензурный инцидент вполне соответствует духу времени.  И череда подобных событий последних лет предлагает нам кардинально пересмотреть правила, по которым мы играем в искусство.

Для всех, кто хоть немного находится внутри художественного сообщества, эта история не стала неожиданностью. Сейчас мне даже кажется, что ее не могло не произойти в той системе отношений, в которой мы все вынуждены существовать и о которой так хорошо сказала Катя Ботанова в своей колонке. Все мы очень хотим и ждем изменений, но слишком по-разному видим путь к ним.

Такие художники, как Владимир Кузнецов, – приверженцы кардинальных преобразований. Они не готовы к компромиссам, им зачастую нечего терять, кроме своей репутации, которая напрямую зависит от радикальности и провокативности их высказываний. Им не свойственно мыслить в долгосрочной перспективе, им важны эффектность и сиюминутный резонанс. Такой подход к производству искусства невероятно современен и, что греха таить, не лишен своего экстремального обаяния.

Другая, гораздо более компромиссная и менее поворотливая часть художественной среды, связана с институциями.  Люди, которые ими управляют, большую часть времени заняты вопросами выживания этих институций.  Очень часто это требует от них, с одной стороны, сотрудничать с радикальными художниками, без участия которых невозможно выполнять свою прямую функцию и адекватно воспроизводить художественный процесс, а с другой – принимать непопулярные решения, вроде того, что спровоцировало нынешний скандал.

Но меня в этой ситуации не оставляет еще одно очень важное противоречие, уже не первый раз возникающее в череде аналогичных происшествий из мира искусства. Речь идет об адекватности употребления слова “цензура” применительно к событиям последнего времени. Если отталкиваться от распространенного мнения, о том, что цензура – это запрет “с целью ограничения либо недопущения распространения идей и сведений, признаваемых властью нежелательными”, то имеем ли мы право так часто им злоупотреблять?

Запрет и уничтожение художественной работы еще полстолетия назад означал бы практически полное ее забвение для миллионов людей, а для автора большие трудности в его дальнейшей профессиональной реализации. Мы знаем множество таких примеров из истории отечественного искусства прошлого века и все они неизменно поражают воображение современного человека. Судьбы таких художников как Алла Горская, Ада Рыбачук и Владимир Мельниченко, Григорий Гавриленко, наполняют слово “цензура” содержанием в котором отчетливо слышатся трагические ноты.

Аналогичный акт запрета сегодня означает действие ровно противоположное. В современном медийном поле только запрет может выделить произведение среди множества ему подобных и заставить обратить на себя внимание самой широкой публики. Так случилось с выставкой “Украинское тело”, так произошло с малоинтересными работами Станислава Силантьева, даже девушки из Pussy Riot не обрели бы свою народную любовь без помощи изуверов чиновников. В карьерном отношении все эти художники только выигрывают.

Теперь радикальность высказывания художника, его актуальность и сиюминутная ценность – гораздо важнее иных, всегда считавшихся исконно художественными, свойств произведения. Почему тогда требования к архивации и экспонированию их остаются прежними? Не оказываемся ли мы в ситуации двойных стандартов при этом? Этот вопрос риторический и не требует ответа. По сути, его и не может быть, потому что в делах художественных никогда не может быть готовых формул и однозначных рецептов, но в том, что касается смыслового наполнения слова  “цензура”, возможно действительно стоит перестать его так часто применять в современных условиях. Хотя бы из простого уважения к художникам
прошлого, которые на самом деле от нее пострадали.

“Коліївщина: Страшний суд”, Володимир Кузнецов, “Мистецький Арсенал”.

Євген Карась (галерист, куратор)
Заболотная – чиновник, и как чиновник делает для современного искусства больше, чем кто-либо из их лагеря в рамках возможного, в том числе отстаивая существование искусства в государственных институциях, которые возглавляет. Многие знают, насколько критично я относился к некоторым её действиям в Укрдоме и Арсенале, с которыми не согласен, но это никак не умаляет её заслуг перед прогрессивным культурным сообществом.

Неужели не очевидно, что это именно тот человек, который вопреки тому, что происходит с современной культурой и традиционной чиновничьей логике поведения в стране, последовательно является самым ярым адептом современного искусства. Почему нет критики того, что сейчас происходит в том же Украинском Доме, где демонстрации возле муниципальной галереи “Лавра”, где акции возле множества других номинальных мест культуры, в которых ничего не происходит и о существовании которых мало кто знает? Неужели не очевидно, что вставив палку в колесо динамичного развития Мистецького Арсенала, критики подставят свое плечо монстрам, которых они наблюдают в страшном сне украинских реалий, которые спят и видят этот комплекс в руках какого-нибудь дремучего национал-патриота, музейщика-динозавра, крысу-чиновника или создателя “духовного” центра? Заболотная, самоотверженно занимаясь современным искусством, рискует своей карьерой и здоровьем (пардон).

Если было принято такое отвратительное решение (в том числе и для самой Заболотной) – уничтожить большую работу – значит, это цена компромисса. Конечно, можно было найти другую форму. Например, разобрать и перенести на хранение для других проектов, что бы не беспокоить чувства верующих и сохранить роспись. Но я могу себе представить скорость принятия решений, сроки, возможности и ресурсы…. Негодовать необходимо, и отстаивать свободу высказывания, но не в сторону Заболотной. Именно эта выставка – чужая территория, на которой современное искусство в гостях и нужно было проявлять тактичность. Критикам нужно задать себе вопрос, почему именно МА – флагман регулярных масштабных прогрессивных просветительских проектов, поистине уникальных для украинской бюджетной госструктуры, учитывая ежегодные фестивали, журналы, каталоги и интернет-издания, спецпроекты, работу с детьми… и чего это стоит руководству и команде. Арсеналу как никогда именно сейчас нужна помощь, понимание и поддержка.

Віра Балдинюк (критик, випускова редакторка Korydor’a):
У самій назві виставки “Велике і величне” був закладений таємний заряд іронії і протиставлення. Велике мистецтво і величні попівські мерседеси. У волинських іконах, у картинах Труша й Пимоненка, в роботах наших сучасників немає “величі”, в них є глибокий людський вимір, що вражає і бентежить. Українське “величне” – це радше з царини медичних термінів, зазвичай на наше “величне” падають ялинки і яйця.

Імпульсивний вчинок Наталі Заболотної – конфузний прояв чогось надто людського. Напевно, тут можна було би вжити те саме загадкове фінське слово my?t?h?pe?, яке означає “коли дуже незручно за вчинок іншої людини”. Для справжнього українського чиновника сучасне мистецтво не існує в принципі. Заболотна ж принаймні спробувала “усиновити” цю соціально неблагополучну дитину, але в останній момент відмовилася брати всю відповідальність за неї. Виявилося, що сучасне українське мистецтво варто сприймати всерйоз, а не загравати з ним.

Мене також завжди дивували дискусії щодо того, чи достатньо страждає художник (критик, журналіст, активістка “Фемен” тощо), щоб це можна було назвати цензурою, репресіями, переслідуваннями. От у сталінські часи люди платили життям, а це – так собі, синець під оком (замальована картина, заборонена виставка “якоїсь мазні”, кілька стусанів). Скільки разів можна дати копняка активістові, щоб вважати його справжнім активістом? Не всі розуміють, що свобода висловлювання і творчості взагалі перебуває за межами цього питання. І краще б нам пошвидше це зрозуміти.

Олеся Островська-Люта (керівник програм і проектів фонду Ріната Ахметова “Розвиток України”, кураторка):
Насамперед мушу сказати, що акт знищення мистецької роботи на художній виставці неприпустимий. Так само, як і закриття виставки, яка комусь із нас не подобається. І зокрема тому, що так ми будуємо ґрунтовну недовіру до фахових чи художніх рішень – куратора, керівника інституції, художника. А це паралізує роботу в художньому полі. Але зараз мені б хотілося звернути увагу на дві обставини, що їх оголила ситуація в Мистецькому Арсеналі.

Перша: надзвичайна залежність директорів культурних інституцій. Фактично, вони постійно перебувають у ножицях між рішеннями своїх керуючих і перевіряючих органів та очікуваннями й потребами своїх аудиторій. Найменша необережність може коштувати голови такому директору. Зокрема тому в нас так важко просуваються будь-які новації: кожна з них загрожує покаранням. Наприклад, у музейній царині практикується підписання контрактів з директорами не більш, ніж на 3 роки, чи навіть на 1 рік. Питання, чи можна щось по-справжньому планувати з такою короткою перспективою, не потребує відповіді. Фактично, це ситуація, яка вимушує директорів до бездіяльності або утримує їх у стані тунелю без світла на виході.

Друга (очевидна не для всіх): сучасне мистецтво – критична і субверсивна практика. Якою привабливою, cool вона б вам не здавалася у своєму основному публічному вияві – виставках. Мистецтво завжди готове оголити приховане, показати небажане. Працювати з мистецтвом складно для будь-якої традиційної інституції, а Арсенал таки діє як традиційна інституція, зорієнтована на широкі групи відвідувачів. Не меншою мірою це стосується й музеїв, котрі часто покладають на мистецтво велетенські надії  щодо приваблення нових, таких потрібних нині музеям, аудиторій: найімовірніше, аудиторії такі буде приваблено, але й робота музею стане від цього складнішою, вимагатиме більше сміливості й готовності прийняти гостру критику на свою адресу (і тут повертаємося до пункту першого про залежність директорів). Державний і корпоративний сектори часто бачать мистецтво як атрибут безтурботної просунутості, щось на кшталт останньої версії ай-фона. І ця оптика хибна. Мистецтво серйозне, навіть будучи грайливим, як смішна і водночас смертельно серйозна сатира.

“Art Ukraine”.

Олександр Ройтбурд (художник):
Меня не радует уничтожение работы Владимира Кузнецова в Арсенале. Меня вообще раздражает цензура. Но возникшая ситуация, на мой взгляд, не укладывается в простую схему, навязываемую узким кругом революционеров и  поддержавшим их хором. Ну, не тянет Наталья Заболотная, при всех специфических особенностях своего характера, на амплуа вздорной барыни – душительницы свободы. Ну, не считаю я, что в Арсенале “уже все развалилось” и нужно разваливать дальше. Я считаю необходимым приложить максимум усилий для поддержки самой значимой площадки украинского искусства.

Поэтому я хочу вкратце повторить свои, ранее уже высказанные тезисы, дополнив их новыми. При этом некоторые аспекты сложившейся ситуации здесь не раскрыты и даже не обозначены, поскольку требуют отдельного разговора. В итоге вырисовывался эдакий декалог:

1. Несмотря на то, что в основе действий Заболотной, очевидно, лежат цензурные мотивы, это, все-таки – кураторское решение, на которое она имела право. Данная работа Кузнецова не ложилась в ее видение проекта – это достаточное основание для отказа ее экспонировать. Художник имеет право на свободное высказывание – куратор имеет право на отбор.

2. Уничтожение работы не было актом вандализма. Речь идет не о станковом живописном произведении, а о site specific work, носящей временный характер. Не будем же мы считать вандализмом уничтожение росписи в витрине магазина, где изображены Дед Мороз и Снегурочка и написано “С Новым годом!”, ради замены ее росписью, где нарисованы представительницы трех рас и написано: “С днем 8 марта!”

3. Данный конфликт, несмотря на порожденный им резонанс, все же не дает оснований считать Арсенал местом цензуры. В других проектах там были показаны гораздо более радикальные и контраверсивные работы, в том числе, и работы того же Кузнецова. То, что откровенно антиклерикальный пафос кузнецовского “Страшного суда” был сочтен Заболотной неуместным именно на этой выставке, приуроченной к юбилею крещения Руси и осуществленной при поддержке церкви и в сотрудничестве с церковью (прежде всего, в ретроспективно-музейной части) – вполне объяснимо.

4. Приглашение радикального художника на выставку, задуманную как академическая и бесконфликтная, было само по себе не очень логичным. Так же, как и согласие художника на участие в проекте, идеологию которого он не разделяет. Тот же Никита Кадан, имхо, поступил честнее, отказавшись от участия в “Великом и величественном” по идеологическим соображениям.

5. Отсутствие согласованного эскиза и письменных договоренностей с художником, особенно в данном случае – безусловно, просчет кураторской группы и персонально Наталии Заболотной.

6. Эмоциональное интервью Заболотной изданию “Левый берег” было, как минимум, непродуманным, а высказанные ей претензии к художнику – неприемлемыми.

7. Сложившаяся ситуация уже привела к малоприятным последствиям для украинской художественной сцены. В первую очередь я имею в виду отставку Александра Соловьева с поста куратора Арсенала. Альтернативы Соловьеву в украинском контексте до сих пор нет. Позволю себе процитировать свой же ФБ-пост, написанный по горячим следам: “Ну, и что в итоге? Арсенал – без куратора, Заболотная – без команды, Cоловьев – без работы, журнал – без редактора, Киев – без биеннале, Володя Кузнецов – весь в белом, Р.Э.П. – герои и борцы. Если так и случится, не могу понять, чему радоваться”. К сожалению, так (или почти так) и случилось. (Кстати, пост этот был написан еще ДО первой реакции на события в Арсенале художников из группы “Р.Э.П.” и ее клона – “Инициативы Самозащиты Трудящихся Искусства”).

8. Мистецький Арсенал сегодня находится в самом начале процесса своего формирования и институциализации. В своей нынешней конфигурации он – детище Натальи Заболотной. И точно так же, как нет на позиции куратора Арсенала альтернативы Соловьеву, нет и альтернативы Заболотной на позиции его директора. Но без вотума доверия художественного сообщества выстраиваемая Заболотной структура теряет смысл. Отсюда – “Единственный выход, который мне видится конструктивным: диалог с художниками, и людьми, которые увольняются из Мистецкого Арсенала. Собрать всех и попытаться найти выход из ситуации. По крайне мере стоит попробовать. В противном случае, будет война, добить международную репутацию Мистецкого Арсенала и персонально директора, ее оппонентам большого труда не составит” (Аксинья Курина).

9. В основе раздувания политических страстей вокруг институции лежат эгоистические политические мотивации группы художников. Кризис актуализировал вопрос о “перезагрузке” Арсенала. Со стороны руководства Арсенала я вижу понимание необходимости диалога и готовности к переменам. Ответственная позиция сегодня в том, чтобы воспользоваться возникшей ситуацией не для раскрутки собственного бренда, а для превращения Арсенала европейскую художественную институцию, выражающую интересы украинского художественного сообщества. Говорить с Арсеналом языком подростковых ультиматумов – не более чем эффектная поза. Эскалация противостояния носит деструктивный характер.

10. Вообще, вся эта базарная шумиха за..бала и хочется послать ее на х..й (відцензуровано Korydor’ом).